— Не в этом дело. Я думаю о том, как прошла атака нашей пехоты. Как ты думаешь?
— Откровенно говоря, мне это совершенно безразлично.
— Что ты этим хочешь сказать, ей-богу, я не понимаю.
— Но ведь это очень просто. Не так уж я наивен, чтобы думать, что мы решим судьбу войны. Пока русские не дойдут до Берлина, война не кончится А ведь наша дивизия наступает совсем не в том направлении Если ты мне не веришь, можешь взглянуть на карту.
— Но мы-то ведь тоже помогаем бить этих проклятых гитлеровцев. Эх, хоть бы всё это скорее кончилось!
— Не обманывай себя, парень! Рождество мы, по всей вероятности, встретим в Татрах. Ну, а если ты немножко пофантазируешь, то легко представишь себя в отпуске в родных Бучеджах.
В это мгновение по колонне от человека к человеку полетела команда: «По машинам!»
Загудели моторы, и колонна двинулась.
Первые десять километров шли с нормальной скоростью. Затем грузовики вынуждены были замедлить ход. Шоссе запрудили обозы ушедших вперед частей. После того как перешли старую линию фронта, двигаться стало еще труднее. Неприятель, поспешно отступая, бросал на дороге машины, повозки, расстреливал обозных лошадей.
На протяжении ста метров справа и слева от шоссе валялись трупы мертвых лошадей. Это были ломовики — крупные, с широкой бычьей грудью и длинной, косматой гривой. Сотни лошадей с простреленными головами покрывали всё это пространство, распространяя сладковатое зловоние, вызывавшее тошноту.
Это зрелище потрясло солдат. С начала войны им не раз приходилось видеть убитых людей, застигнутых смертью в самых неожиданных положениях. К этому привыкли, но внезапно открывшаяся картина кладбища погибших лошадей подействовала удручающе. Одни солдаты смотрели, горестно покачивая головой, другие отплевывались с отвращением, третьи последними словами поносили гитлеровцев.
— Чтобы их земля не носила, мерзавцев! Хуже зверей они! Чем виноваты бедные животные? — вырвалось у одного из солдат.
Ему ответил повар, крестьянин из-под Озана:
— Ничего, за все зверства бог их наказывает. Бегут теперь, только скоро, бежать будет некуда. — Потом, со-вздохом: — Эге ж, если бы у меня были хоть две такие лошади, я бы считал, что бог смилостивился надо мной. Были у меня две клячи. Только я один знаю, чего мне стояло сколотить на них гроши… Но пришла война, и их записал для мобилизации примар[2]. Пришлось отдать. А что было делать? Кто знает, может, и мои лошадки также где-нибудь погибли ни за что ни про что. Ну, ничего, если правду говорят, будто у нас дома колесо повернулось и уже нет власти у бояр, то и я, придет время, рассчитаюсь с собакой-примаром. И было у меня всего добра эта скотина! И ту он забрал! А сам, небось, ничего не дал, — ни он, ни попы, ни те, кто побогаче. Ну да ничего, доберусь я до них, только бы дал бог уцелеть мне!..