Оказавшись под поверхностью, Чаттертон сразу же поплыл к якорному канату, затем схватился за него и выпустил немного воздуха из компенсатора, чтобы уменьшить плавучесть. Течение начало кружить и толкать его, причем в разных направлениях, так, что якорный канат изгибался в форме буквы S, и Чаттертону пришлось изо всех сил вцепиться в него и спускаться, держась двумя руками, силясь, чтобы его не оторвало.
В спокойных водах такой спуск может занять минуты две. Через пять минут после погружения Чаттертон все еще боролся. "Мне сейчас оторвет задницу, а они дадут мне слабину до того, как я доберусь до места", — бормотал он сам себе. Когда его часы отсчитали шесть минут, он приземлился на металлический объект, окруженный песком. Частицы белого вещества пролетали по диагонали мимо его глаз в бурлящей, темно-зеленой воде и напоминали рождественский снегопад в сентябре. В условиях слабой видимости (всего 5 футов) он видел только пятна ржавчины на металле, а над ним — закругленные поручни и какой-то овальный выступ. "Довольно странная обтекаемая форма для баржи", — думал он. Чаттертон посмотрел на свой глубиномер: 218 футов. Песок под ним был, похоже, на глубине 230 футов — крайний предел, на который могут погружаться люди. Он поискал высокую точку для крепления и заметил то, что показалось ему стойкой, примерно на глубине 210 футов. Пришла слабина, ей удалось добраться до него сквозь бурлящие сверху воды. Чаттертон взял якорь-"кошку", подплыл к стойке и привязал якорь к ней, обмотав всеми пятнадцатью футами цепи. Якорь был надежно закреплен. Он взял один пенопластовый стаканчик из сумки и выпустил его. Погружение состоится.
С борта «Искателя» команда всматривалась в волны. Когда появился сигнал от Чаттертона, Юрга бросился к рубке и настежь открыл дверь. "Он поднял один стаканчик! — кричал Юрга. — Мы будем погружаться!"
Команда убрала слабину якорного каната, крепко намотала канат на брашпиль и присоединилась к остальным ныряльщикам на юте «Искателя». Чаттертон проведет на дне, по всей видимости, двадцать минут, что будет означать для него потом час декомпрессии. Никто не двигался к своему снаряжению. Все ждали Чаттертона.
А на океанском дне Чаттертон прикрепил стробоскопический фонарь к якорной цепи. Белые частицы продолжали пересекать по косой линии черно-зеленую панораму океана, ограничивая зону обзора Чаттертона до десяти футов, не больше. В луче головного фонаря Чаттертон мог определить общие очертания корпуса судна. Однако этот корпус виделся ему плавно округленным, имеющим элегантную форму, созданную не для перевозки грузов или доставки припасов, а для незаметного скольжения. На глубине 205 футов он достиг верхней точки кораблекрушения и стал подтягиваться вперед, борясь с течением, крепко держась за конструкцию под ним, чтобы его не отнесло в сторону. С каждым новым футом продвижения вперед возникал новый кадр, выхваченный его пытливым головным фонарем, а предыдущая сцена уходила в черноту; таким образом, осмотр Чаттертоном объекта больше напоминал слайд-шоу, чем кинофильм. Он двигался медленно, чтобы запомнить каждое изображение. Значительная часть объекта была покрыта белыми и оранжевыми анемонами, скрывая силуэт того, что лежит внизу. Спустя несколько секунд, Чаттертон добрался до места, наполненного погнутыми и поржавевшими трубами, с путаницей обрубленных и обрезанных электрических кабелей, напоминавших всклокоченные волосы. Ниже этого вместилища сломанного оборудования, прилепившегося к останкам судна, лежали четыре неповрежденных цилиндра, каждый примерно шесть футов в длину. "Это трубы, — думал Чаттертон. — Это баржа для перевозки труб. Черт! Это, наверное, бункеровщик или баржа для вывоза отходов".