— Это твой план, а не мой, — ответил ему Джон.
— Если ты этого не сделаешь, закончишь простым работягой.
Джон повесил трубку.
В начале 1969 года, во время последнего полугодия средней школы, одна из девушек в его классе ходила с черной повязкой на руке. Бомбардировщики «Б-52» провели недавно массированные рейды на цели недалеко от камбоджийской границы. Члены Американского движения протеста требовали, чтобы Соединенные Штаты оставили в покое Вьетнам. Девушка делала в этот день очень резкие заявления; она верила в свою антивоенную идею. Джон представлял себя солдатом, рискующим жизнью в бою, и думал, как бы он воспринял эту девушку с ее черной повязкой и поднятым кулачком, и не мог точно решить — он очень мало знал. А это было центральной жизненной проблемой Джона, прямо сейчас, в этом классе, рядом с этой девушкой и учениками, скандирующими "Да!" У него не было ответов. Он нигде не был и ничего не видел сам.
Джон ухватился за мысль: мир ему могут показать военные, вступив в армию, он сможет увидеть все собственными глазами. Он спрашивал себя, сможет ли убить человека или воевать за дело, которое потом будет, вероятно, презирать. И опять у него не было точного ответа. И тут его озарило: он может добровольно пойти в санитары. Как бы все ужасно ни выглядело, в качестве санитара он мог спасать людей вместо того, чтобы их убивать. Он мог оставаться с чистой совестью и самостоятельно искать ответы на самые важные вопросы мира.
Сначала он подумал о ВМС — войсках, в которых служил его дед. Но ВМС предоставляли особые условия для внуков своих героев, а Джон не хотел, чтобы его как-то выделяли. Другие войска не гарантировали получение конкретной специальности и только в сухопутных войсках ему пообещали сделать из него медика в обмен на четырехлетнюю подписку. Джон завербовался.
В январе 1970 года рядовой Чаттертон был приписан к нейрохирургическому отделению 249 общевойскового госпиталя в Осаке, Япония. Ему было восемнадцать. Каждый день в отделение доставляли раненых американских солдат: у одних не было задней половины черепа, у других были перебиты позвоночники, третьи метались в горячке, либо звали маму, либо лежали молча с перекошенными лицами. Чаттертон обмывал пациентов, делал перевязки, переворачивал их в постели, а они старались оправиться от ударов, нанесенных бездушными, жестокими машинами. Многие пациенты были ровесниками Чаттертона. Иногда солдат смотрел на него перед операцией и говорил: "Я парализован, парень". Находясь в отделении, Чаттертон пытался представить, что такое жизнь для человека восемнадцати лет, у которого нет половины тела.