– Он у меня до сих пор перед глазами стоит. Ведь по сути он обычный парень. Ты уверен, что если бы вас поменять местами, то ты вел бы себя по другому?
Мы помолчали, у меня почему то стало горько во рту. Как все мы хотим остаться чистенькими. В груди зарождалась обида на Мишку; на Угрюмого с Санькой, которые послали нас на такую работу; на себя, что вылез с этим пленным; на весь мир. Я сглотнул подступивший к горлу ком, постарался абстрагироваться от ситуации и спокойно объяснил:
– Мишань, я что, должен был орать или падать в обморок? Ты говоришь, спокойно общался, но если Алину вырубило, а ты занял позицию, типа – я просто так здесь стою, что мне оставалось делать? И я прекрасно понимаю, что я мог попасть в банду Шерхана бойцом и вести себя так же, но, Миша, пойми, что в этом случае я бы точно так же висел на дыбе с отрезанным членом и это меня допрашивали бы участливым голосом. И это мне бы выстрелили в затылок, а не я.
К концу разговора я уже сорвался на крик. В машине воцарилась тишина. Даже Алина перестала всхлипывать на заднем сиденье. Уже спокойнее я продолжил:
– Все, что я хочу – это безопасность моей семьи, моих друзей, моего клана, наконец. И я сделал все это для того, чтобы у нас был завтрашний день, чтобы мы выжили. И я не получал удовольствия от того, что там происходило.
– А зачем мы везем трупы в дубовую рощу?, – вдруг подала с заднего сиденья голос Алина, – Почему мы не бросили их всех прямо в мастерской? Я замялся, пытаясь, выкрутится из этой ситуации.
– Действительно, почему?, – спросил Миша. Вдруг огонек понимания блеснул в его глазах:
– Не хочешь ли ты сказать, что мы еще будем кого то… Неет, это бред! Не могут же они нас заставить… Или… Он замолчал, уставившись на дорогу.
– Могут, – словно со стороны услышал я свой голос, – мы влипли и у них теперь есть прецедент. Так что готовьтесь, следующий пленник снова придет к нам. Глядите веселее вперед в будущее, мы становимся службой контрразведки, и, не дай бог, нас попытаются переквалифицировать в расстрельную команду.
– А если мы становимся инквизиторами, – безжизненным голосом проговорила Алина, – то нам нужно пыточное место.
– Место дознания, – перебил я её, – постарайтесь спрятаться за словесной шелухой. Не пытки, а допрос с применением силовых приемов. Не пыточная, а место дознания. Не расстрел, а устранение или ликвидация. Не палач, а дознаватель или следователь. Не пленник Сергей, допустим, а трофей, либо объект. Старайтесь не допускать работу в свою жизнь. Ничего личного. Не надо любить или ненавидеть объекты. Это работа, такая же, как другая. Мы не садисты. Мы не получаем удовольствия от работы с объектами, но нас заставят ими заниматься. Мы постараемся отмазаться от этого, но будьте готовы, что нас могут заставить. Кто-то же должен этим заниматься. Если будут все по очереди, то мы можем превратится в сборище садистов. В такую же банду Шерхана. Если же занимаются постоянно несколько человек, то их достаточно легко ликвидировать, как зараженный орган. Нам же нужно попытаться остаться людьми, а для этого нужно оставлять работу перед порогом дома. Они слушали меня затаив дыхание, вдруг Алина попросила: