Присутствовавший при этой сцене член президиума губисполкома подошел к руководившему погрузкой коменданту и сказал негромко:
- Вот что, друг, если погрузка и эвакуация пойдут в таком позорном для советской власти виде, то я тебя арестую. Слышишь?
Комендант взглянул на него красными, невидящими глазами и поспешно сказал:
- Ну, а я про что говорю?
Вслед затем он рванулся прочь, но губисполкомовец крепко держался за узкий ремешок, которым был подпоясан комендант. Движение было резким, порывистым, ремешок, не выдержав, лопнул. Гимнастерка разошлась колоколом. Ветер надул ее снизу. Комендант ощутил на спине приятный холодок.
- Куда же ты прешь машинки, сукин ты сын! - закричал он через голову стоящего перед ним человека. - Я ж тебе говорил - на корму!
Он опустил глаза и увидел серое лицо губисполкомовца.
- Ты что? - спросил он участливо. - Ты сядь-ко сюда.
Губисполкомовец сел на ящик. Глаза его осоловели от бессонницы и усталости. Он не спал третьи сутки, так же как и комендант.
- Балда, - сказал он мертвым голосом, - контра! Разве так можно грузить? Канцелярского барахла полный пароход набил, а где оружие?
Он закрыл глаза. Комендант стер катившийся по лицу пот и, оборотясь, хрипло закричал:
- Васин, Кадушкин, Савельев, Ромашов - отставить столы! Вали за мной!
Он поднял порванный ремешок и вместе со своей командой ушел в город. Через полчаса они снова появились, таща пулеметы, ящики с гранатами и винтовками. Столы и чемоданы полетели с палубы на пристань, а на пароход стали грузить оружие и боеприпасы.
Данька был чрезвычайно заинтересован пулеметами и за спиной стоящего у трапа часового сумел пролезть на пароход, ощупать пулемет со всех сторон и стащить десяток патронов. Большего он не успел сделать, так как его прогнали на пристань, и как раз в это время застрекотал аэроплан. Он шел со стороны взморья и совсем низко. Из него, как стаи голубей, выпархивали белые бумажные хлопья и медленно опускались на землю.
Данька подобрал один из листков. На нем было что-то напечатано. Но Данька не стал читать его. Вид бумажки напомнил ему о лежащей в кармане записке и о полученном от Ситникова поручении. Он сложил листовку вчетверо, сунул её в карман и побежал прочь с пристани.
Выбежав на Троицкий проспект, он повернул налево и, протрусив полтора квартала, остановился перед домом с маленькой невзрачной вывеской: «Столярная мастерская союза деревообделочников». Покрутившись перед входом, Данька приоткрыл входную дверь и просунул в щель черную вихрастую голову. Глазам его открылась большая комната, заставленная некрашеными шкафами и свежевыструганными столами. Пахло стружкой, смолистым деревом, лаком. С любопытством оглядев убранство комнаты, Данька увидел в дальнем углу за конторкой какого-то человека, верней не человека, который был скрыт высокой конторкой, а его лысину. Лысина была обширна, сидела, казалось, прямо на округлых рыхлых плечах и была расчерчена голубыми жилками вен.