Тотчас проснулся Иван и обомлел, увидав, что обвилась вокруг пальца нить прочная, золотая. Неужели...
– Спасибо, хозяюшка, – прошептал он, осторожно снимая да пряча за пазуху. Сегодня же он освободит Луизу. Сегодня же...
– Изволите сказать, что бросите меня в подобном положении?
Без пудры и румян Луизино лицо гляделось серым и больным, с отеками вокруг глаз, с глубокими морщинами и темными оспинками на левой щеке. Но, как ни странно, такая, простоволосая, неприбранная, она была Никите куда как симпатичнее.
– Прогоните женщину, которая ждет ребенка? О, я была наивна, когда полагалась на ваше благородство! Когда надеялась, что...
– Чего ты хочешь?
– Чтобы ты поступил как мужчина! Это дитя... оно ведь ни в чем не повинно. На что ты его обрекаешь?
Нет, не слушать ее, не смотреть в глаза, уйти, отгородиться, откреститься, забыть...
Звенели колокола, катили звук по снежному полю, и тот, столкнувшись с горизонтом, отзывался, отлетал назад, рассыпаясь битым стеклом.
Звенели колокола, пугали воронье, что подымалось над погостом черной бестолковой тучей, заглушая криками звон. И уже вороньи голоса, ломкие, хриплые, падали на землю, не стеклом, но ломающейся сталью.
Звенели колокола, тревожили людей, заставляя замирать в ужасе, жаться к стенам, прятаться за плечи друг друга и шептать, шептать...
– Безбожник...
– А сама-то, сама...
– Господи, спаси и помилуй!
– Дай копеечку! Копеечку дай! – высоко скулил юродивый и корчился, кривился, брызгал слюной да прыгал на одной ноге, протягивая к невесте руки. – Дай!
Упала монета в темную ладонь, и юродивый, засунув ее за щеку, визгливо завопил:
– Спаси и помилуй!
Но слова эти, придавленные тревожным рокотом колоколов, полетели на землю, прямо в грязь, рожденную ранней оттепелью и людскими ногами. Невеста же, подобрав юбки, обошла Божьего человека и, мило улыбаясь, принялась раздавать милостыньку другим, тем, у кого хватало духу прийти на паперть.
Звенели колокола... звенели монеты в кошеле... звенели бубенцы под дугой...
– Благодарствую, матушка, – гнулась горбунья, пряча деньгу за пазухой. И вторили ей голоса, не радостные, благодарности истинной полные, но испуганные, тревожные. Нет, не было людского благословения этой свадьбе, скорее уж напротив, возмущение читалось на лицах.
– Чернокнижница! – шикнул кто-то в спину, Луиза, расслышав, замерла, но тут же сунула руку в кошель и, зачерпнув не глядя, швырнула в собравшихся пред церковью серебром.
Вышедший на крыльцо батюшка, мелкий, суетливый и испуганный, норовящий спрятаться за статную фигуру супруги, осенил собравшихся крестом. И снова отозвались люди шепотом: