Он заменил мне отца.
Тут же вспоминаю об отце. Отец будет плакать (оказалось, правда), он любил его, просто много было причин, которые разъединяли их, но духовно они были очень близки. Когда на «Войне и Мире» отец потерял сознание (была даже зафиксирована клиническая смерть), то его первые слова были: «Если я умру, закончит Герасимов». Значит, знал, что нет более творчески близкого человека рядом. Ушел мой учитель! Человек, которого я любила как самого близкого и родного. Все в моей жизни связано с ним. Мое рождение – мама и папа встретились у него на курсе, сыграли первые роли в «Молодой гвардии». Все мое детство и юность. Мастерская, где я впервые почувствовала, что могу, могу играть. И всегда была поддержка. Он не прощал среднего. И не забывал похвалить, если видел удачу. От его оценок я могла проплакать под ливнем в долгом пути пешком от ВДНХ до Киевского вокзала и буквально воспарить.
Герасимов поверил мне как режиссеру, увидел во мне будущее.
Последнее свидание с ним. Они вместе с Тамарой Федоровной пришли к нам в гости. В этот день моей маме присвоили звание Народной артистки СССР.
Мы очень их ждали, особенно Ванюша.
За немногочисленные встречи он успел полюбить моих учителей. Ванюша сел за инструмент и сыграл в честь мамы свое сочинение. Герасимов сидел напротив меня, он молча слушал, вбирая каждый такт в свое сердце. Глаза блестели, он улыбался. После того, как Ваня закончил играть, он сказал: «Он мыслит в музыке, это очень интересно, большие серьезные формы и такие непростые – это поразительно». Они подарили маме хризантемы. Цветы долго стояли на столе у мамы…
Вспомнила его последнее занятие во ВГИКе.
За четыре дня выпал снег, подморозило. Я ждала Герасимова, чтобы ехать во ВГИК. Он вошел бодрый и веселый. Мы обнялись и поцеловались.
– Я видел тебя во сне, – сказал мне Сергей Апполинарьевич и сел в машину.
Он вел репетицию малоизвестной пьесы Толстого, был бодр и весел. Весело ругал студентов за незнание уклада русской крестьянской семьи. Прочел нам целую лекцию, переходя от одной детали к другой.
– Печь – от нее, как говорится, танцевали, – рассказывал Герасимов, – была у стены, и там, за ней, закуток, там могла висеть зыбка на длинном шесте. В красном углу кровать (это в зажиточном доме), гора подушек, но на ней не спали, разве что первую брачную ночь молодым отводили, а так она была для красоты. Спали на полу, за столом, на тулупах. Летом на сеновале. Дети и старики на полатях на печке.
Так, теперь что ели. Хлеб пекли, я это еще застал у нас на Урале. Вот на такую деревянную лопату клали тесто и – в печь. К хлебу лук – это обязательно, крынка молока – вот и весь завтрак. В обед – картошка, немного подсолнечного масла – тюря, и опять же хлеб и лук. Мясо ели только по большим праздникам. А так «щи да каша – пища наша».