Уже на первой страничке — чудные формулы: «Молодой вопрос <…> очень молодой».
Кстати, эпиграф-то взял из Тургенева: значит, отдал сердечную душевную дань, а потом забывал.
«Мальчик у Христа на елке»
Традиция рождественских сказок — почти двухтысячелетняя, а Достоевский ее взял и взорвал. Как все эти сказочки начинаются и как заканчиваются? Сладким елеем. А Достоевский — «взорвал», убил и воскресил этот жанр.
«Мальчик у Христа на елке» — не может быть на Земле такого человеческого сердца, которое не было бы пронзено этой рождественской сказкой… Какой кровавый кусок сердца вырван…
«Бобок»
«Бобок» сегодня. Сначала абзацем-двумя дать — вдохновенно — сам «Бобок», как бы сам по себе, а потом вдруг — да не в «Бобке» ли мы все живем? Не бормочем ли мы все сами: бобок, бобок, бобок…
«Разврат в таком месте, разврат последних упований, разврат дряблых и гниющих трупов и — даже не щадя последних мгновений сознания! Им даны, подарены эти мгновения и…»
«Бобок» — образ человечества. В последний момент своего уже потустороннего существования, когда есть еще последняя, самая последняя возможность спастись…
* * *
Очень важное новое: две отдельные части.
1. «Маленькие трагедии» Достоевского. «Записки из подполья», «Приговор» (потерянная глава), «Бобок», «Кроткая», «Сон смешного человека».
2. Дети. От первого до последнего произведения. От «Бедных людей» до «Братьев». Нарастающее УСИЛЕНИЕ этой темы. «Все — дите».
«Сон смешного человека» дать в разделе «Маленькие трагедии», а потом — в личностном разделе («Мы на земле недолго»). Сюда оттуда — все личностное, но раньше — дать значки, подготавливающие этот взрыв понимания.
Есть — и ничего с этим не поделаешь — факты «любимые» и «нелюбимые». Последних боишься, «забываешь», они досадят, а тем не менее их-то и надо особенно искать, находить, «преувеличивать», если угодно, полюбить их, главное — понять.
«Любите ли вы уличное пение?» (Сценка на улице, «Преступление и наказание»). Похоже, что в «Белых ночах» впервые (все-таки уточнять) появляется тема «смешного человека» и начинает (и уже не заканчивается до самой смерти художника) «разрабатываться».
«…я — тип… Тип? тип — это оригинал, это такой смешной человек! тут выходит смешная история» (2; 111–112). На с. 112: «смешной господин», «смешной человек». На с. 113: «смешные вопросы». Тут же: «опрокинутое лицо» — впервые? Не у Гоголя ли украл? Ср., сколько раз потом повторяется этот оборот; кстати, на с. 113: «…вы говорите, точно книгу читаете» — слово в слово, как потом Лиза — Подпольному; тут же: неужели в первый раз? — «прощальный луч потухающего солнца» — 114; тут же: «отрадная норка» — 115; тут же: человек — «сам художник своей жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу» — 116; тут же: образ «ничто, глупый круглый нуль» — ср. позже; тут же: «как будто одна минута должна была продолжаться целую вечность»; «Послушайте, зачем мы все не так, как бы братья с братьями? Зачем самый лучший человек всегда как будто что-то таит от другого и молчит от него? Зачем прямо, сейчас, не сказать, что есть на сердце, коли знаешь, что не на ветер свое слово скажешь? А то всякий так смотрит, как будто он суровее, чем он есть на самом деле, как будто все боятся оскорбить свои чувства, коли очень скоро выкажут их» (2; 131).