Он был мой давний враг. В прошлую нашу встречу победа осталась за мной — честно говоря, это было редкостное везение. Я знала, что он не упустит случая отплатить, хоть сто лет придётся выжидать удобного момента. Оберон прекрасно понимал это и потому не собирался выпускать из удобной, хорошо обставленной тюрьмы. А теперь Оберона нет и принц-деспот на свободе.
— Кого я вижу! Маг дороги Лена Лапина собственной персоной! Вы отлично сохранились, миледи, и, кажется, не подросли ни на вершок.
— У нас в мире время идёт медленнее, — проронила я сквозь зубы. Принц-деспот смотрел на меня цепким — нет, цепенящим! — взглядом. Я старалась не поворачиваться к нему спиной.
Гарольд произвёл смотр войск. Они выстроились перед замком — три тысячи солдат, все в железных нагрудниках, с копьями наперевес, и на каждом копье — упор. Это чтобы останавливать наездников на многоногах, пояснил принц-деспот, и по его команде первая шеренга ощетинилась копьями, уперши их в землю.
— Славно, — сказал Гарольд, и ноздри его раздувались. — Саранча подавится нашим Королевством, здесь они встретят отпор, какого не видели нигде и никогда! Остановим их!
— Остановим! — взревели войска.
Гарольд кричал, задрав бороду, вскинув к небу руку; он кричал, что Саранча захлебнётся, будет отброшена, раздавлена, — а глаза у него были такие же, как в тот момент, когда он просил меня увести из Королевства его сына.
Он не верит в победу, поняла я. Все эти войска, может быть, помогут продержаться несколько дней… Но Саранчи неисчислимые полчища.
Прячась за спинами плечистых вооружённых мужчин, я незамеченной вернулась в замок. Во всяком случае, мне хотелось верить, что меня не заметили. Верхние этажи ещё хранили хотя бы внешний порядок — не громоздилась как попало мебель, не летали подхваченные сквозняком бумаги, не валялись в углах кучки обглоданных птичьих костей. Я искала кабинет Оберона, и я его нашла — хотя он выглядел совсем не так, как мне помнилось.
Тяжёлая штора прикрывала книжный шкаф. В углу стояла тренога с чёрной доской, похожей на школьную. На деревянной скамейке лежала клетчатая шкура — я вспомнила, Оберон называл её шкурой бебрика. На ней хорошо бы играть в шахматы…
В стене темнела полукруглая нора. Видно было, что и там никто не жил — проём был затянут паутиной. Где сейчас Дора, крыса-уборщица с подвязанным к спине хвостом…
О чём я думаю? Где сейчас сам Оберон, да что же здесь случилось, кто мне ответит на этот вопрос?!
Я опустилась на колени, коснулась щекой шкуры и погладила её трясущейся рукой. Очень хотелось реветь, слёзы подобрались уже к самому носу; я с преогромным усилием взяла себя в руки.