— Там по ночам как будто что-то происходит… Свет какой странный мерцает, то ли бомжи костры разводят, может, бухает или курит кто в темноте, кому не страшно… Я в мистические штуки не верю, и всякие басни меня не трогают. И ты можешь меня проклинать, если тебе так будет удобно, но и мук совести я никаких не испытываю. Уже не могу их испытывать, уже все отдал, что мог, потому что мне девяносто один год и срать я хотел на ваши общественные делишки… Знаешь… кто-то сказал, сейчас уже не помню… в журнале прочитал… у нас так устроено, что либо герои, либо предатели… либо наградить, либо расстрелять, и третьего не дано. Очень точно сказано, парень, и на собственной шкуре испытано и много раз перепроверено. Так что нарисуйте меня, как вам нравится, и подите отсюда к черту. Дайте спокойно помереть.
Старик с наслаждением втянул дым сигары, немного подержал его во рту и выпустил ароматное облако. Миша понял, что он обращается не конкретно к нему — это было послание миру, которое Ковырзин, очевидно, готовил очень давно. Мешать ему не стоит, пусть говорит.
Но Ковырзин как будто закончил. Вместо продолжения ритуального монолога последовал вопрос:
— А вот ты сюда зачем приперся, историк? Ты сам-то знаешь?
«Старая лиса», — подумал Михаил, но ответить не успел. Зазвонил его сотовый телефон.
Он поднялся с кровати, взял трубку.
— Слушаю.
— Миш, это Владимир… Владимир Петрович который.
— Да-да, слушаю вас. Ну?
Ковырзин в этот момент отогнул занавеску и, прикрыв глаза руками, стал вглядываться в темноту за окном.
— Короче, Миш, — вздохнул Владимир Петрович, — такое дело…
— Ну, говорите уже!
— Петя умер…
У Михаила в горле застрял ком. Он хотел что-то сказать, но не смог — перехватило дыхание.
— Михаил, ты слышишь? Петруха помер, говорю. Не смогли вытащить, в голове оторвалось что-то от ударов, я точно не знаю… Миш, ты узнал, кто это сделал?
Михаил сделал глубокий вдох-выдох и автоматически стал потирать левый висок.
— Я выясню. Оставайтесь на линии.
Он не стал отключаться, опустил руку с трубой.
— Николай Григорьевич!
Ковырзин отвернулся от окна.
— Что-то случилось, молодой человек?
— Да. Два часа назад вы стали свидетелем убийства. Человек, которого избивали на ваших глазах, только что умер, не приходя в сознание. Вы будете продолжать философствовать или совершите какой-то осмысленный поступок?
Старик не дрогнул. Упреки в бесчеловечности на него давно не действовали.
— Я ничего не видел.
— Это ложь.
— Откуда вы знаете?
— Я знаю. Знаю… Николай Григорьевич, вы никогда не были безжалостным убийцей, и весь ваш торжественный монолог об искуплении сейчас не имел большого смысла. Никто не собирается вас казнить, потому что никто даже не помнит о вашем существовании. Но вы видели, кто убивал одного из ваших соседей. Скажите, кто это?