— Помогло?
— Ни-ни, Олежек…
— Врешь, помогло!
На смену Гарькавому снова возник Гриня с котелком малинового отвара.
— Пей.
— Не могу, Гриня, на двор хочу…
— Силой волью…
— На улице как? Сеет?
— Пей!
— Мелочь сеет?
— Аха, мелочь. Допивай…
Видя, что после их стараний согбенный Илькин все равно едва дошел до ведра в углу, Гарькавый зашвырнул рюкзак в изголовье нар и через минуту уже захрапел.
Огонек керосинового светильника едва обрисовывает сидящего за столом Гриню и выдолбленную из гриба-трутовика пепельницу на подоконнике. Остальное пространство избы до багрово накалившейся печи — в полумраке, оттого, наверное, изба кажется Костику удивительно уютной.
Нары — ряд одинаковых по толщине тонких, сально блестящих тепло-коричневых бревен. Из тех же бревен и потолок, только подтесанных до бруса. Из них и дверная коробка, и сама дверь.
«Все равно недоступен виноград — шиш ее снять без мощного павильонного света. Отснимался…»
Пытаясь забыться, Костик следит за Гриней. Тот снял с печки зашипевший котел, разбавил кипяток холодной водой и со старательным терпением погружает огромные ладони в котел. На экране стены, будто, дым из вулкана, затрепетал пар. «Что-то распарился он сегодня…»
— Ноют, Гринь?
— Аха, ноют сволочи. Спасу нет…
И последним удивлением засыпающего Костика было: на нары Гриня лезет, не погасив светильник. Странно, не похоже на него. Керосин у них на исходе…
— Дрыхнешь? — неприязненно бросил Гарькавый Костику. Костик с трудом, через боль успевает за ним глазами.
— Жарит меня, Олежек. Поясница по-прежнему, и голова теперь вот раскалывается…
— Значит, по-правдишному решил поболеть? По-вашему; с температуркой, с градусничком? — Гарькавый сузил глаза до щелочек-лезвий. — Тогда квиты мы с тобой, киношник. — Рубанул ребром ладони по колену. — Во! Выше голенищ за ночь намело. В мышеловку я тебя заманил. Ты, киношник, не бледней, я ведь причитать над тобой все равно не буду! Полбеды буран — Гриня сбежал! Водку мою вылил из бутылок, половину супов с собой угреб. Ну, крыса, мал свет — посчитаюсь я с тобой!
Хоть и не к Илькину фраза, но инстинктивно он ощутил угрозу и себе.
Гарькавый, как завороженный, уставился в окно и щелкает, щелкает курком ружья.
«Отменный кадр, — машинально отметил Илькин. — Капли на запотевшем окне, и те же капли на тоскливом лице. Все остальное сейчас неглавное, пустячное… Чуть недопроявить — уйдет в черный провал».
— Патроны ему зачем, если ружье не взял? — не в силах перебороть заискивающий тон спросил Илькин.
Гарькавый пыхает под нос, сдувая с кончика хряща капли.