Здесь уже никого не было, всё-таки встал сегодня Монтейро, по меркам обители, достаточно поздно. Зингарец налил воды в таз, умылся, прополоскал рот. Потом пошел к начищенному зеркальному блюду побриться. И вновь ему показалось, что черты лица его претерпели изменения: скулы опустили еще ниже, глаза стали практически черными, немного погустели брови. Зингарец внимательно всмотрелся в новый облик и остался доволен. Так он выглядел намного симпатичнее, а насчет необычности происходящего он не волновался: скорее всего, имел место еще один эффект от освобождения от проклятья.
Брился Монтейро как никогда тщательно, не жалея ни времени, ни сил на борьбу с щетиной. Мысль о присутствии растительности на лице вызывала у монаха приступ резкого отвращения. В такой знаменательный день он просто обязан выглядеть соответствующим образом, и не имеет значения, что раньше он никогда не придавал большого значения тому, насколько хорошо он выбрит.
Находиться дальше в обители Монтейро уже не мог, ему хотелось поскорее попасть на свежий воздух, ощутить кожей тепло солнечных лучей. Потом он вспомнил, что вчера обещал себе соблюдать все предосторожности, так, чтобы со стороны выглядеть образцовым монахом. Значит, никак нельзя пропускать утреннюю молитву.
— Проклятье! – прошептал себе под нос зингарец и отправился исполнять свой долг.
В молельне он провел целую четверть колокола, истово отбивая поклоны перед статуей Митры. Старые монахи, глядя на это, лишь довольно кивали головами. Им казалось, что буйный юнец наконец решил искать спасение не во гневе, а в милости Пресветлого.
«Потом другим несчастным», — подумал Монтейро, — «меня в пример приводить станут. Уверовал, мол, всем сердцем в Митру, и бог оградил его от магии стигийской, а ведь по всем признакам ряды безумцев должен был пополнить. И главное, поверят в эту чушь! Тьфу!»
К выходу из обители Монтейро двигался неспешно, кивая всем встречным и благословляя новоприбывших. Был в этом поведении один положительный момент. Остальные монахи, глядя на благость, пропитавшую их брата, не осмеливались подойти к нему и завести разговор.
— Наконец! – произнес Монтейро, когда оказался за пределами обители. – Как же мне этого не хватало.
Зингарец жадно вдыхал в себя солоноватый воздух Побережья и был просто вне себя от счастья. С трудом взяв себя в руки, он сдвинулся с места и подошел к небольшому деревцу, росшему рядом с обителью. Монтейро сорвал с ветки листик и принялся им любоваться, потом растер его между пальцами и зачем-то слизнул образовавшуюся зеленую кашицу.