Улучив минуту, когда хозяйка и дети вышли, Йонас вздохнул и сказал:
— Хорошо тебе, Шубкель, рассуждать о счастье, потому что тебя там больше нет. А я моей гарнизонной жизнью сыт по горло, все четыре стенки экзерциргауса выучил до шляпки последнего гвоздя, и меня от них с души воротит. Хоть бы уж война пришла что ли! Тогда не будет каждый шаг определен инструкцией и регламентом. Когда повезет, я сделался бы фельдфебелем, а если бы пали в бою старшие офицеры, то — чем черт не шутит — мог и ротой командовать. Ну, а случись мне быть раненым, дал бы мне старик орден и назначил пенсию да еще пожаловал место сборщика податей у ворот впридачу.
— Меня мало заботит, что в мире творится, — отвечал ему Шубкель, — и не слышал я, чтобы дело шло к войне.
Йонас помолчал минуту, будто собирался с духом, и сказал решительно:
— Ты не хуже моего знаешь давнюю примету: всякий раз, когда призрак старого барона перебирается со своим скарбом из Шнеллертса в Роденштайн — скоро грянуть войне, а когда обратно — воцариться миру. Я слышал про то от матери и старых людей, и так себе обмозговал: одно здесь причина, а другое — следствие.
Ты знаешь толк в колдовстве, иначе не сумел бы сбежать от ландграфа. Кроме того, за тобой должок, вот я и прошу оказать мне услугу. Вызови заклятьем духа: тогда ему придется явиться в Роденштайн — а, значит, быть войне.
Шубкель сделался мрачным, будто туча, и проворчал угрюмо:
— Все это — чушь! Роденштайнский барон не может вызвать войну, он только возвещает о ней заранее.
— Я не такой ученый, как ты. Но одно вижу: выбирается дух из Шнеллертса — разразиться войне. Стало быть, вымани его оттуда — и она начнется.
— Послушай. Лет сорок назад жил в Райхельшайме один раби, который умел приказывать духам. И во время войны явились к нему крестьяне вместе с женами и детьми, повалились на колени и обещали половину своего добра — только б он выманил духа из Роденштайна обратно в Шнеллертс, чтоб снова настал мир. Но раби сказал: «Когда б вы отдали мне все золото, какое есть в королевстве, я и тогда не властен исполнить вашей просьбы, ибо это ужасная тайна, и никто не должен ее касаться».
— Еврей был волен делать, как хочет. Однако ты — мой должник.
— Вот как? — воскликнул Шубкель. — Уж лучше было мне мыкать солдатчину или выбираться собственными силами! Потому как даже если б меня схватили и прогнали сквозь строй — все не так страшно, как услуга, которой ты требуешь!
— Не увиливай, Шубкель! Это черная неблагодарность. Без меня не видать бы тебе своего подворья, не завести жены и детишек.