— Первые строки, сэр, — сказал я, — похожи на брошюру на идиш, которую мы разослали иностранцам, подлежащим воинской повинности; перевод скверный, сэр.
— А я слышал, что русское посольство глубоко возмущено, — заявил он, — брошюра полна резких выпадов против русской армии.
— Значит, сэр, перевод не только скверный, а хуже. В оригинале таких выпалов нет. А посла Набокова я видел и вчера и третьего дня, говорил с ним как раз о моей пропаганде, и он даже не заикнулся об этой брошюре. Не угодно ли вам, сэр, вызвать его сейчас же — телефон Виктория, номер такой-то.
Он начал сердиться.
— Кто вам, сержант, разрешил рассылать эту брошюру в официальных конвертах?
Мне следовало бы разинуть рот от изумления: помню, что от этого я воздержался, но боюсь, что глаза вытаращил. Что ответить на такой вопрос? Департамент, ему самому подчиненный, выдает мне список адресов, который считается государственной тайной, печатает за свой счет мою брошюру, дает мне 35.000 официальных конвертов, дает мне взвод переписчиков — и после всего этого он, хозяин военного министерства, спрашивает у меня, и.д. сержанта на капральском жаловании, кто это разрешил. Это уже не “руссише виртшафт”, а совсем чепуха какая то. Неужели может у них любой унтер, да еще приезжий, рассесться в любой комнате из дворцов Уайтхола и распоряжаться, приказывать, запрещать — может быть, даже отдать приказ, чтобы кончили войну? Счастье для них, что я “милитарист”…
Но сэр Невилль Мэкриди оказался все-таки умницей, не лишенным чувства юмора: так как я не имел права расхохотаться ему в лицо, то расхохотался он сам и обратился к Патерсону:
— Отправьте сержанта Ж. в лагерь в Портсмуте, а то он и совсем тут у нас все переделает по-своему. Надеюсь, что солдат из него выйдет менее неудобный, чем получился пропагандист.
Я отдал честь и вышел, а в коридоре остался ждать Патерсона. Через десять минут вышел и он.
— Сэр, — спросил я формально, — когда прикажете ехать в Портсмут?
— Ничего подобного, — ответил этот ирландец, который видал в жизни львов людоедов и потому простых генералов не боится, — у себя в батальоне я хозяин, и мне вас там не нужно. Оставайтесь в Лондоне и продолжайте в том же духе. Едем в депо, я вам подпишу приказ о командировке в Лондон. Из депо я поехал к Набокову.
— Константин Дмитриевич, правда ли, что посольство возмущено этой брошюрой?
— В жизни не видал и не слыхал, — ответил он, перелистывая брошюру, конечно, слева направо и удивляясь, где же начало.
— Может быть, знает Е.А. Саблин, секретарь посольства?
Он вызвал секретаря: тот же ответ. К.Д. Набоков тут же подписал формальное заявление, что брошюра никому в посольстве не известна, секретарь приложил к ней посольскую печать: особой ленточкой они пришили это свидетельство к моей брошюре и даже ленточку припечатали сургучом. Я отвез этот пакет к майору Эмери, а он переслал его генерал-адъютанту, с препроводительным письмом, которого я не читал — но догадываюсь.