В избе бабки Дорофеевой визгливо и плотоядно пели старухи.
Когда подвыпившая студентка Алина пришла к отцу Михаилу, как она полагала, "за своим сундуком", она некоторое время мигала, оторопев, потом села на пол, потом прошлась вдоль картин на четвереньках, потом залезла на диван. Первое, что вспыхнуло в ее мозгу, было, конечно: "Петров-Водкин!" Но следующей была мысль, высказанная, как она полагала, Бернардом Шоу, о том, что только посредственный ум стремится увидеть сходство, ум высокий стремится увидеть разницу.
— Я всецело ваша, товарищ отец Михаил, наслаждайтесь, — сказала она с некоторым недоумением.
— А если ремнем по заднице?
— Там, где такое искусство, там не может быть физических грубостей. Видит Бог, — сказала Алина.
Спать она ушла в сторожку, где, сидя у окна, умерла Анна. Снился ей какой-то хороший сон, с мамой, собакой и пирогами.
Работы было много. Окантовывать холсты. А некоторые, как говорил отец Михаил, подмазать. Работы его отличались большей декоративностью и плотностью фонов и цветных плоскостей, но не двигались к Палеху, как это случилось у Мыльникова, а двинулись они к древней иконе, избежав иконной стилизации. Алина, которая пылесосила их и протирала водой пополам со скипидаром, только ахала и приседала. Она все время кричала на попа:
— Да не трогайте вы! Не прикасайтесь! Подите вы со своей кисточкой!
Она смывала свежее письмо, когда отец Михаил уходил в храм. Василий ей не мешал. Он стругал рейки. Окантовывали они с отцом Михаилом вдвоем.
Отец Михаил раздобыл в "Сельхозтехнике" водопроводные трубы, отковал костыли в кузнице автопредприятия в двадцати верстах от деревни Золы.
Трубы они покрасили белым и навесили по периметру всего храма. Проделали они это ночью — паства даже не обратила внимания, поняв это как удобства для вывешивания новых образов, которые, как говорила молва, были написаны отцом Михаилом, и если владыка митрополит их освятит, то и хорошо. А вместо лампадки можно приспособить солонку.
Сорок дней скорби по Анне приходились на праздник Рождества Пресвятой Богородицы.
В этом и был весь ужас предприятия. Но отец Михаил был непреклонен — сейчас или никогда. Алина бледнела и попискивала, сжимая на груди сцепленные пальцы. Но глаза ее горели, словно она шла на бой за чью-то поруганную честь. Жила она сейчас у бабки Дорофеевой, бабка поила ее молоком.
Все население деревни Золы и других деревень, не подозревая того, было втянуто в некий противобожный заговор, хотя сам организатор не знал, насколько заговор действительно противобожен и можно ли его затею вообще так рассматривать. Засыпая, он верил, что творит великое божье дело, восстанавливает справедливость и красоту.