— Встать с койки! — на весь барак крикнула Лида.
— Ну, попомнишь ты! — шепнул Шиков с угрозой.— Ах, это я к вам попал, дамочка?! — так, чтобы слышали все, громко выкрикнул он. — Извиняюсь, я в темноте не по возрасту затесался! Я думал, тут кто из молоденьких! Машута, где ты? Ау-у! — позвал он шутливо.
— Иди ты!.. Раньше было бы звать Машуту... Опоздали вы, господин комендант! — сдавленным голосом ответила Маша
— Митя! Иди ко мне! — позвала Маргошка...
...И хотя Шиков больше не сделал поползновений к сближению с Лидой, Машута в ревности не могла простить, что Митька Шиков ей оказал предпочтение. Маше так хотелось задеть, уколоть, обидно чем-нибудь упрекнуть невольную соперницу, однако повода не было, и вместе с неприязнью Маша испытывала к Романюк невольное уважение.
От безделья как-то Машута придумала особый род озорства: на утренней поверке, когда в барак заходили немцы — солдат и унтер, «отмачивать» вслух по их адресу самые заковыристые, непристойные словечки, пользуясь их незнанием русского языка. Марго, Анюта Курчавая и некоторые другие подхватили эту забаву, и все на поверках едва удерживались от хохота...
— Дрянь! Позоришь советских женщин! — прикрикнула на Машуту возмущенная Лидия.
— Да брось ты! Чего немчура понимает! — не унимаясь, возразила Машута.
— Ничего, кроме матерных слов, — ответила Романюк.— Ни «здравствуй», ни «извини» по-русски немец не знает, а поганую ругань всю давно изучил через ваших дружков!
— А ты хочешь быть лучше нас всех?! Скажите, анютина глазка какая! — взъелась Маргошка.
— Дуры! Я не хочу, чтобы немцы могли говорить, что советские женщины все проститутки. Мне не за вас, а за честных обидно. Достоинства женского нет в вас. Позоритесь! Перед кем?!
— Ах, во-он оно что! Митьку Шикова прогнала, а немцу понравиться захотела! — не помня себя, в ответ закричала Машута.
И Романюк не сдержалась, она так ударила по лицу Машуту, что та отлетела к стене, а потом кошкой бросилась в драку на Лидию. Их ухватили за руки. Немец скомандовал
— Halt! Still! [Стой! Тихо!]
Он не понял их препирательств, но Романюк казалась зачинщицей, и он отвел ее в лагерную тюрьму.
— Drei Tage [Три дня], — сказал он и в пояснение показал три пальца, отворив ей дверь в одиночный карцер...
После выхода Лиды из карцера женщины-врачи предложили ей, как «офицеру», переселиться к ним за переборку, но она отказалась/
В феврале 1943 года, когда из каменных были отправлены полиция и повара, женский барак наполовину осиротел и притих. Многие, в том числе Людмила, «овдовели». Новое же начальство каменных бараков странно не торопилось проникнуть к женщинам.