Когда я вернулся, сэр Эндрю сказал, что моя работа его совершенно не впечатляет, они могли бы с тем же успехом, но за гораздо меньшие деньги перепечатывать материалы «Ассошиэйтед пресс». Мне нечего было на это возразить, и целых полчаса пришлось сидеть и терпеть эту словесную трепку. И хотя я прекрасно понимал, что это не оправдание, а слабость, презренная жалость к себе, замешанная на самомнении, но во время той убийственной профессиональной порки были минуты, когда я видел себя, попавшего в западню и совершенно раздавленного среди покрытых жирной черной сажей песков у дороги на Басру.
Я слышу вопли мертвецов, заглушающие рев и скрежет, что несутся от скважин, я ощущаю густой въедливый запах коричнево-черной нефти и сладковатую удушающую вонь трупов, потом вопли мертвецов превращаются в крики чаек, а зловоние — в запах моря, к которому примешивается резкий дух птичьего помета.
Я все еще связан. Открываю глаза.
Энди сидит напротив меня, привалившись спиной к грубой бетонной стене. Пол и потолок тоже бетонные. Слева от Энди вход, не дверь, а просто неровный лаз, сквозь который снаружи проникает солнечный свет. Я вижу другие бетонные здания — все заброшенные — и долговязую бетонную вышку, сплошь загаженную чайками. Еще дальше катятся волны с белыми барашками, а совсем вдалеке видна полоска земли. Ветер задувает в открытый проем, посвистывая в мелких камнях и осколках стекла. Я моргаю, глядя на Энди.
Он улыбается.
Руки у меня связаны за спиной; колени схвачены лентой. Я отползаю к стене и тоже сажусь, прислонясь к ней. Теперь я вижу больше воды и земли — множество домов в отдалении, несколько буев, раскачивающихся на неспокойной воде, и плывущее прочь каботажное суденышко.
Я шевелю языком — во рту отвратно. Мигаю, принимаюсь трясти головой — может, еще чего разгляжу, но тут же прекращаю это занятие. Голова болит и пульсирует.
— Ну, как ты там? — спрашивает меня Энди.
— Как в жопе, а ты чего ожидал?
— Могло быть и хуже.
— Не сомневаюсь, — отвечаю я; мне становится холодно.
Я закрываю глаза и осторожно прислоняю голову к прохладному бетону стены. Ощущение такое, будто мое сердце гоняет воздух — оно бьется так часто и слабо, что кровь ему не прокачать. Воздух, думаю я; бог ты мой, он надул меня воздухом, и я сейчас умру, сердце молотит вхолостую, взбивая пену, пузыри, воздух, мозг умирает от кислородного голодания, бога ради, нет… Но проходит минута, другая, лучше мне не становится, но я и не умираю. Я снова открываю глаза.
Энди сидит на том же месте; на нем коричневые вельветовые брюки, военная куртка и туристские ботинки. У стены в метре слева от него лежит большой рюкзак защитного цвета, а перед ним полупустая бутылка минеральной воды. Под правой рукой у него сотовый телефон, под левой — пистолет. Я не очень-то разбираюсь в ручном оружии, ну, разве что отличу револьвер от браунинга, но, кажется, узнаю этот серый пистолет; кажется, тот самый, что был у него тогда — неделю или две спустя после смерти Клер, когда он вознамерился, не отходя от кассы, отомстить доктору Хэлзилу. Может быть (думаю вдруг я), не надо мне было тогда его удерживать.