И в этот миг вперед выступил епископ из собора Карлайла – тот самый человек, которого Винни убеждала меня развлекать. Он постарел, достиг почтенного возраста и с длинной белой бородой выглядел добрым и мудрым, когда опирался на пастуший посох. И громовым голосом он решил мою участь…
– А можешь ли ты утверждать, что невинна и в измене духом так же, как и телом? – спросил он.
– А какое вы имеете право судить мой дух? – вспыхнула я, пораженная его правотой.
Но в тот миг, когда слова слетели у меня с языка, я глубоко пожалела о них. Патриарх отвернулся от меня к слушающим с изяществом прирожденного оратора.
– Вот, дети мои, вы и узрели, в чем заключается опасность, когда объятая гордыней королева-язычница управляет христианской страной. Необузданная гордость неизбежно приведет и к другим грехам: сластолюбию, измене мужу, тщеславию и дурным замыслам ради собственной корысти. Я слышал, что королева разрушила истинный союз Ланселота с Элейн и прогнала девушку со двора для того, чтобы постоянно иметь любовника рядом. Что это такое, если не превышение власти? Не использование положения в личных целях? И после этого она смеет без тени стыда оставаться с вами.
Епископ сделал паузу и повернулся ко мне, рука взвилась и, описав дугу, замерла – все посмотрели туда, куда указывал его обвиняющий перст: там, пригвожденная его словами к стулу, сидела я.
– Смотрите на нее, – призывал церковник. – Даже сейчас, уличенная в преступных деяниях, она ведет себя вызывающе. А ведь спасение ее лишь в том, чтобы исповедаться в грехах, оставить гордыню и предать себя Богу и мужу.
Вот тогда я поняла, что дело проиграно. Холодок заполз в сердце, и я опустила голову, чтобы присяжные не заметили в глазах отчаяния. Епископ, конечно, принял мой жест за раскаяние.
Пока они обсуждали решение, я оставалась в камере, а когда за мной пришел Лукан, чтобы отвести обратно в зал, по его щекам катились слезы. Элизабель держалась рядом, видимо, чтобы подхватить, если мне станет дурно. Я избегала смотреть на Артура и обводила глазами лица хорошо мне знакомых людей, но язычники и христиане – все были одинаково мрачны. Многие даже плакали. Другие отворачивались со стыдом. А некоторые презрительно взирали на королеву, которую они собирались вот-вот низложить и отослать в Регед. Я снова опустила голову.
Я стояла в сандалиях и длинном одеянии грешницы, давно лишенная короны, всех платьев и даже золотого шейного обруча, который я так любила. И наблюдала, как рушится образ языческой королевы, подходит к концу мое соправление в качестве равноправного и уважаемого партнера короля.