Сама я была в восхищении, что снова путешествую. В Камелоте жилось прекрасно, но что-то в моей душе требовало странствий.
Бедивер ехал между нами и гордился, указывая на новые признаки благоденствия – там заброшенные поля оставленной фермы вновь возделывала крестьянская семья, здесь лесной народ умело разводил орешник. Даже скотина казалась здоровой и накормленной: тучные коровы, лоснящиеся лошади и пышные овцы поднимали головы при нашем приближении.
Бедивер окинул одобрительным взором Этейн:
– Как вы находите вашу новую кобылу? Гвин ужасно горд, что взрастил и воспитал ее для вас.
– Он вполне может гордиться, – подтвердила я. – У Этейн нежные губы и огромное сердце, и она обожает скакать, – добавила я, косясь на Артура.
– Правда? – муж исподлобья посмотрел на меня шутливым взором. – А мне казалось, что с тех пор, как состарилась Фезерфут, мы как следует не скакали.
– С тех самых пор, – согласилась я, исподтишка подбирая поводья и слегка перенося центр тяжести тела.
Артур отвечал по-прежнему добродушно, хотя и начал горячить своего скакуна:
– Не слишком ли поздно? Не знаю, остался ли в старикане дух.
– В каком старикане? – принялась подзуживать я его, разглядывая на висках седину.
– В четвероногом! – взорвался он. – А ну, до следующего мильного камня!
В следующую секунду мы уже неслись по мягкой обочине мостовой, подбадривая друг друга и смеясь, как дети, у которых в мире нет никаких забот. Даже лошадям нравилась эта скачка. Жеребец летел с вытянутой вперед шеей, раскидывая за собой дерн и траву, а молодая кобыла задирала морду, раздувала ноздри и, наподобие горных уэльских пони, дыбила хвост. Камень остался позади, но ни один из нас и не подумал остановиться. Мы перелетели через гребень холма и натянули поводья только перед каменистым бродом.
– Прочищает голову, – заявил Артур, когда мы, задохнувшиеся и счастливые, поджидали остальной караван.
«И сердце», – подумала я, согласно кивнув в ответ; В первый раз за долгие месяцы я жизнерадостно устремлялась в будущее. Очевидно, время лечило даже отчаяние, и, хотя боль от утраты Ланса осталась во мне навсегда, я радовалась, что наконец ожила вновь.
Мой учитель Катбад говаривал, что бывают времена, когда наши мойры пересекаются вновь и вновь с судьбами других людей и это формирует наши жизни… раз и навсегда, а мы об этом даже не подозреваем. Таким временем стало лето в Карлионе.
Как большинство римских городов, Карлион построен на высоком берегу реки и имеет в своем центре прочную крепость. Когда-то из ее ворот выходили легионеры и маршировали по мощеным улицам мимо таверен и лавочек, мимо бань и амфитеатра, прилепившегося к стенам укрепления снаружи. Теперь горожане говорили больше на кельтском наречии, чем на латыни, а под сенью стен пришельцы как попало строили все новые и новые круглые дома и хижины под соломенной крышей.