Её мысли были прерваны вопросом:
— Любуешься?
Она обернулась.
— Джон! Ты меня напугал.
— Я что, такой страшный? — ухмыльнулся Джон, откидывая шкуру и осторожно пробираясь к ней поближе, чтоб не наступить на своих товарищей, спящих рядом.
— Нет… просто я задумалась.
— А не о чем задумываться. Живи, пока живётся. Как он?
Геби покачала головой.
— Без сознания. Пока. Но он поправится, обязательно. Горячки нет. Когда придёт в себя, я позову. — Она отвернулась, пряча лицо то ли от резкого порыва ветра, то ли от снова начавших наползать слёз. Но Джона было не так легко обмануть.
— Э-э, опять сырость разводишь! Да тут и без твоих слёз воды солёной хватает…
Геби упрямо вздернула подбородок.
— Просто ветер резкий…
Джон одобрительно кивнул.
— Так-то лучше. Слёзы — это слабость, а они, — он кивнул в сторону рогатых шлемов, — слабых не любят… У них даже бабы иногда за мечи хватаются… Они верят, что души самых храбрых воинов, убитых в бою, забирают валькирии. Это такие… ну, как тебе объяснить…
И Джон объяснял. Они сели под навес, где лежал единственный пациент, и Джон рассказывал ей всё, что знал сам.
— … а их главного Бога зовут Один. Между прочим, он, как и Иисус, пожертвовал собой, пригвоздив себя самого копьём к священному дереву. Провисел на нём девять дней, а потом воскрес. А чтобы видеть то, что не видит больше никто, он вырвал себе глаз и умылся в священном источнике…
— А-ах, страсти-то какие! — Геби перекрестилась. Джон улыбнулся.
— Ну, вот. И не плачь больше. Ты и так молодчина: скольким храбрым в бою воинам сегодня ночью море желудки наружу вывернуло… Будь храброй и они это оценят.
— Легко сказать… Я даже не знаю, куда мы…
— Ну, насколько мне известно, сейчас держим курс на наш остров. Конунг переживает за сына. Так что если сможешь сделать так, что Фреахольм сойдет на берег своими ногами, конунг этого не забудет. Можешь не сомневаться, когда ступим на землю, ты будешь щедро вознаграждена. Он гораздо справедливее своего отца, прежнего конунга. Мне просто повезло, что я попал именно к Фреахельду.
— А ты тоже попал в плен?! — удивленно распахнула глаза Геби.
— Было дело…
Джон был четвёртым сыном своего отца, не считая трёх старших дочерей. Обычное для того времени распределение сыновей: старший наследует земли и хозяйство отца (понятное дело, если есть, что наследовать!). Второй, как правило, становится священником. Третий становится рыцарем, и хорошо, если достаточно богатым, а не странствующим, у которого кроме пыльных и ржавых папенькиных доспехов, беззубого коня и непомерных амбиций больше ничего нет. Четвёртый, равно как и все последующие сыновья, имеет только то, что на нём. Поэтому Джон, не теша себя напрасными мечтами, отправляется искать приключения. Когда ему было тринадцать, он стал матросом на какой-то посудине с гордым названием