Джонни положил газету и взглянул на часы. Отец вернется домой с минуты на минуту, если только не застрянет из-за снега. Джонни подошел к печке и сунул газету в огонь.
Не мое дело. Все равно, черт бы побрал Сэма Вейзака.
Не прячься в пещере, Джонни.
Он не прятался, совсем нет. Просто так уж случилось, что с ним довольно жестоко обошлись. Потерять целый кусок жизни – разве это не дает право самому стать жестким?
Ах, так ты себя жалеешь?
– К чертовой матери, – пробормотал Джонни. Он подошел к окну и выглянул на улицу. За сплошной пеленой снега ничего не было видно. Джонни надеялся, что с отцом будет все в порядке, а еще он надеялся, что Герберт вскоре появится и положит конец этому бессмысленному самокопанию. Джонни снова подошел к телефону и постоял в нерешительности.
Жалел себя Джонни или нет, а все-таки он потерял немалую часть жизни. Можно сказать, лучшую часть. Он многое сделал, чтобы снова обрести себя. Разве он не заслужил самого обыкновенного уединения? Разве он не имеет права на то, о чем мечтал несколько минут назад, – на обыкновенную жизнь?
Ее не существует, мой дорогой.
Может, и так, зато существует необыкновенная жизнь. Перебирать вещи людей и внезапно узнавать про их мелкие страхи, ничтожные тайны, незначительные победы – поистине необыкновенная жизнь. Это уже не талант, а проклятие.
Предположим, он встретится с шерифом. Но ведь нет никакой гарантии, что он сможет ему помочь. Даже, предположим, он сможет. Предположим, он подаст ему убийцу на тарелочке с голубой каемочкой. Повторится больничная пресс-конференция – тот же цирк, только возведенный в чудовищную степень.
Сквозь головную боль начала пробиваться навязчивая песенка, скорее какие-то ее звонкие обрывки. Эту песенку пели в воскресной школе в раннем детстве: «Огонек в моей груди… ты свети, всегда свети… огонек в моей груди… ты свети, всегда свети… ты свети, свети, свети…»
Он поднял трубку и набрал служебный номер Вейзака. Сейчас, после пяти, это почти безопасно. Вейзак уже ушел с работы, а свой домашний номер знаменитые неврологи в справочники не дают. После шести или семи длинных гудков Джонни собирался уже положить трубку, но тут Сэм ответил:
– Да? Алло?
– Сэм?
– Джон Смит? – В голосе Сэма, несомненно, звучало удовольствие, но в то же время и какое-то беспокойство.
– Да, это я.
– Как вам нравится эта погодка? – спросил Вейзак, пожалуй, чересчур уж бодро. – У вас идет снег?
– Да.
– Здесь он начался всего час назад. Говорят… Джон? Вы звоните из-за шерифа? Вы расстроены?
– Да, я разговаривал с шерифом, – сказал Джонни, – и хочу знать, что, собственно произошло. Почему вы дали ему мой телефон? Почему не обратились ко мне и не сказали, что вам нужно… почему вообще не связались сначала со мной и не спросили моего согласия?