Все, кто был у вечернего огня, слушали Грушина затаив дыхание. Удивительное говорил этот русский. Он знал не только тайны земли, но и тайны судеб человеческих. Судил ханов и царей, как бек или бий судит простого пастуха.
Внимал каждому слову русского и Ерназар. То, что Грушин судил ханов и царей, мало трогало его, а вот укор народу, сыном которого он был, огорчил. Болью отозвалось сердце на этот укор.
— Может великий народ не слышать стрекота проклятых сорок? — спросил юный богатырь.
— Может, если его заглушит голос Маман-бия.
— Но, мудрый ага, Маман-бия нет и не будет.
— Ошибаешься: мать, родившая одного великого сына, подарит народу и второго…
— Верите в это?
— Верю!
Спешил молодой богатырь на берег Казахдарьи к началу зияпата, коня не жалел, плеть не берег, а все же опоздал. Не дождались джигиты своего ага-бия. До полудня высматривали степь, пытаясь увидеть на краю ее силуэт всадника, скачущего к реке, когда же солнце повернуло на другую половину неба, открыли казаны с томящимся в них мясом и приступили к трапезе. Как и всякий пир, зияпат начинался с трапезы. За угощением и беседа веселее идет, и сырнай поет громче.
Ерназар прискакал в аул, когда первый котел уже опорожнили и принялись за второй. Правда, успели только выложить мясо на широкие подносы и ничья рука еще не протянулась к нему. А крик караульного: «Едет! Едет ага-бий!»-эту руку и вовсе заложил за спину. Теперь в присутствии ага-бия не посмел бы никто коснуться мяса. И не потому, что запрет существовал какой-то, уважение к старшему не позволяло. Старшим же был Ерназар.
Года, поди, еще не прошло, как затеяли джигиты игру в ага-бия, а привыкли к ней и усвоили законы, которые диктовала игра. Строгие законы, нарушение их каралось. Провинившегося судил казий, наказывали пле-точники.
Затеяли игру джигиты, сыновья именитых степняков, а мысль подала мудрая Кумар, мать Ерназара. Умнее и властнее Кумар не было на каракалпакской земле женщины. И прозорливее не было. Видела будто дорогу, которой надо идти ее народу, и не навязчиво и не требовательно, а лишь советуя по-матерински, показывала эту дорогу молодым. Не одиночек был этот путь — всех степняков. В игре-то и соединялись они.
Единения больше всего боялся хивинский хан. Подавив восстание каракалпаков в 1827 году, он перемешал и расселил их роды, сменил биев, убрал родовых старейшин. Все, кто был близок предводителю восставших Айдосу, были казнены или изгнаны из ханства. С корнем вроде бы вырвал правитель Хорезма ядовитую траву недовольства и протеста.
Уцелела Кумар, вдова брата Айдоса, да и то лишь потому, что муж ее выступил против старшего бия и погиб от его руки. Не знал хан близости Кумар замыслам Айдоса, не ведал о мечте ее увидеть поднятым снова знамя Маман-бия.