Справный дом (Усвятова) - страница 51

Свет сый Незаходим Христе, Трисиянен и Трисолнечный, единоначален и Самодержавен, Простейший, Бог Непостижимый и Самодержавен Господь, ныне сердце мое озари, и покажи светозарно и светоносно пети тя и славити во вся веки. Аминь.

По окончании ритуала свечи не тушить, а дать им догореть на том же месте. Воск от этих свечей может использоваться как оберег в путешествиях и важных предприятиях.

Ритуал выполнять не чаще одного раза в три месяца.

"И это пройдет" — было начертано на драгоценном перстне библейского царя Соломона, и слова эти мудрейший из мудрейших полагал за единственную в мире непреложную истину. Но люди редко слушают мудрецов, оттого так нещадно отдаются они печалям и так безрассудно бросаются радостью, словно имеющееся у них сейчас дано им на века. Спит мир, и кажется, что ночь будет длиться вечно, но тьма вдруг отступает, Бог Солнца возвещает о себе проросшим рассветом, и вот уже несется над землей его сияющая колесница, повсюду разбрызгивая свой животворящий блеск. Радуется все живущее в мире, готовое прославлять бесконечный бег солнца в небесной вышине… но даже солнцу нужен отдых, и день, повиснув на горизонте золотой каплей, растворяется во тьме.

Все в мире кончается! Кончилось и наше удивительное путешествие на маленький хутор на Среднем Дону, в междуречье Маныча и Егорлыка. В начале августа мы с Володей вернулись в Питер. Всякий конец несет в себе зародыш нового начала; не успели еще остыть впечатления от этой поездки, как снова начались преддорожные хлопоты: мне надо было собрать мужа в Европу, ему — подготовиться морально самому и оформить разработки, которые он планировал взять с собой. Только проводила я Володю, как стала собираться сама: со второй половины августа начинался очередной период раскопок «проклятого» кургана.

Прибыть на место раскопок мне нужно было к 20 августа, но я решила приехать на пару дней пораньше, чтобы свободно пообщаться с Домной Федоровной. В глубине души теплилась тайная надежда — может быть, я еще застану там мастера Андрея?..

К моему разочарованию, Андрея на хуторе я не увидела. Как не увидела и рабочих: все строительные работы были завершены, неоконченными остались лишь кое-какие детали внешней отделки, а с этим Федор и Алексей Петрович вполне могли справиться самостоятельно. После июльской людской суеты мне показалось, что сейчас здесь слишком спокойно и непривычно пусто. Движение, царившее на хуторе с утра до вечера, остановилось, менявшийся с каждым днем облик строящегося дома приобрел свой окончательный вид. И вид этот был чудесен. На месте прежней стройки красовалось новое подворье. Стройматериалы убрали, двор со стороны входа выложили тротуарной плиткой, со стороны гаража (будущего — его строительство Федор отложил на следующий год) залили бетоном. На базу, расположенном с северной стороны дома, вырыли колодец — его белое бетонное кольцо под двускатной металлической крышей возвышалось в центре внутреннего двора, словно маленькая часовенка. Свободное пространство засадили молодыми деревьями — грецким орехом и рябиной, а под окнами уже принялась сирень и жимолость. Крыльцо покрасили светлым, ступеньки выложили природным камнем; одели «порожки» в изумительные по своей красоте и изяществу кованые перила, вход венчал кованый же козырек. Перила и козырек Федор покрыл серебрянкой (в ином случае это показалось бы лишним, но здесь витые края козырька красиво перетекали в резной конек, сделанный из просечного оцинкованного железа: серебро сливалось с серебром). Сам дом уже оштукатурили и густо выбелили известью с добавлением синьки, окна и ставни выкрасили в нежнейший сапфировый цвет. Общий вид дома был необычайно легок и воздушен; подходя к нему издали, вы бы наверняка подумали, что это небольшое облако спустилось и прилегло отдохнуть в долине, вперив в чистое небо ясные голубые глаза. Внутреннее пространство жилища тоже изменилось. Кухню побелили, установили там плиту и мойку, отделали ванную комнату, подвели воду и электричество. В комнатах отполировали и покрыли корабельным лаком полы; окна, голубые снаружи, внутри дома красить не стали, оставив гармонирующий с деревянными стенами природный цвет. В Святом углу уже прибили полочку для образов, но ни одной иконы пока не было на Стодарнике. Не привезли еще и мебель, однако дом не вызывал чувства пустоты: он был наполнен и напоен светом, теплом, уютом и… жилом. Впервые войдя в него, я ощутила со всей остротой свое одиночество и неприкаянность в этом мире, и до того захотелось мне войти когда-нибудь в такой же светлый, теплый и уютный, но — свой Дом. И снова жить как в детстве — зная, что где бы я ни бегала, какие бы приключения не захватывали меня, я всегда могу вернуться в Дом, где ждут и любят именно меня, где я могу спрятаться от пустоты и холода этого громадного мира… Увы! Такого дома у меня не было, и быть, по-видимому, не могло. Наша с Володей квартира мной всегда воспринималась как временное прибежище, некий блиндаж, куда мы возвращаемся после дневных боев и, перекусив и вкратце рассказав о победах или поражениях на обоих фронтах, ложимся спать, чтобы днем вновь ринуться в битву. Дом как перевалочный пункт, как место, где можно лишь приклонить голову, и не более того. Впрочем, устроить нормальное человеческое жилище из нашей квартиры нам бы не удалось при всем желании. Кухня и гостиная общей площадью в тридцать квадратных метров — не слишком-то большое пространство для маневра. Единственную комнату сплошь занимают книги — на полках, стеллажах, столах, стульях и даже на полу. Между ними кое-как втиснут компьютер (при объемах наших с Володей работ одного компьютера нам не хватает, но купить второй нет возможности — некуда ставить). Личным вещам в комнате места не осталось, вся одежда — в прихожей, в огромном шкафу-купе, загородившем входное пространство так, что нам вдвоем уже там не поместиться. Квартиру эту получил Володя в самом начале своей карьеры, еще в самые ранние постсоветские времена. Его институт, когда-то гремевший на всю страну, был настолько заинтересован в талантливом аспиранте, что ему (из бог весть какими судьбами сохранившихся фондов) выделили квартиру. Тогда это казалось настоящим чудом, и нам, только поженившимся, больше было не о чем мечтать: мы жили одни, отдельно от всех и никто не стал свидетелем нашей непростой притирки друг к другу в первые годы супружества. Много лет квартира полностью устраивала и меня, и Володю; книги копились, слишком широкую кровать мы сменили на раздвижной диван, загнав себя в самый угол, чтобы дать больше места ее величеству Науке. Мы часто ездили, много работали, дома практически не бывали, а если и случалось кому-либо из нас сидеть дома, то и это время мы тратили на работу, корпя над научной статьей или диссертацией. Соратники в вечной битве, мы, в общем-то, были счастливы и без "палат каменных". Но сейчас, стоя в новом доме Федора, вдыхая сосновый запах лака, ощущая под босыми ногами гладкое, дышащее живым теплом дерево, я почувствовала, что мне до боли не хочется возвращаться в тесный блиндаж, где людям, в сущности, и нет места… Мысли эти до того расстроили меня, что ночь я не спала, разрываясь между любовью к работе, к путешествиям и тоской по Дому — светлому, просторному, справному.