Лейтенант долго молчал и сконфуженно сопел.
— Мои… соображения, философский дневник, если угодно. Хочу, чтобы вы ознакомились.
— Любопытно, — сказал я, хотя мне вовсе не было любопытно, как всякий серьезный ученый, я не любил самодеятельности.
— Вы не подумайте, — с жаром воскликнул лейтенант, он даже подскочил на своем ложе, — я ни на что не претендую! Прочтите на досуге, а после скажите свое мнение.
— На досуге? — удивился я. — Какой досуг может быть у арестованного в окружении солдат и озверелых псов?
— Не такие уж они и озверелые, — обиженным тоном сказал автор философского дневника. — Собаки хотя и сторожевые, да старые. У них и зубов-то почти не осталось, так, одна только глотка. Что касается досуга, то… Я понимаю, вы устали, но у вас есть только сегодняшняя ночь.
— Почему?
— Потому что завтра я буду вынужден вас пристрелить при попытке к бегству.
«Вот так финт!» — ошарашенно подумал я.
— Но я не собираюсь бежать, — осторожно сказал я вслух.
Лейтенант не ответил. Я не видел его лица, но мне показалось, что офицерик холодно усмехнулся.
— А обойтись нельзя? — спросил я как мог беззаботно, но зубы мои при этом отчетливо лязгнули в сгустившейся тишине.
— Нельзя, господин Кимон. Прочтите тетрадь, и вы поймете, почему должны умереть.
На этом мы закончили беседу. Лейтенант пододвинул ко мне импровизированный светильник и спокойно отвернулся к стене. Вскоре я услышал его тихий, почти детский храп.
Утро побега выдалось туманным и нестерпимо холодным. Я, зябко кутаясь в свое старенькое пальто, нахлобучив шляпу и замотав лицо шарфом, выбрался из домика, где продолжал беззаботно дрыхнуть мой будущий палач. Из-за тумана и холода все выглядело оцепенелым и даже мертвым. Я с удивлением различал фигуры часового и сидящей рядом с ним собаки, которые казались наскоро набросанными на загрунтованном холсте, причем рукой ремесленника — плоско и безжизненно. Даже угли костра, возле которого они ютились, не придавали рисунку правдивости, так только, несколько алых мазков на сером пятне кострища. Миновав часового, я вздохнул с облегчением, хотя меня не покидало чувство, что я не по-настоящему бегу, а участвую в нелепой инсценировке. Тропинка, которую я приметил еще вчера, петляя, спускалась в обширную котловину, лежащую по обе стороны железнодорожного полотна. Из котловины отчетливо тянуло сыростью, и я поздравил себя с тем, что выбрал из предложенной Советником обуви сапоги, хотя они и нарушали образ захваченного врасплох арестом городского интеллигента, каким я должен был предстать в Крепости. Первые полчаса я нервно прислушивался, но либо мое отсутствие пока не было обнаружено, либо я ушел достаточно далеко и расстояние скрадывало звуки. В следующие полчаса, когда туман зашевелился, а у невидимого до сих пор горизонта обозначились очертания лежащих на западе гор, я главным образом смотрел себе под ноги, не отвлекаясь на окружающее, так как под ногами временами похлюпывала вода. И лишь когда зардели низкие плоские облака, где-то далеко и вверху вдруг раскатился выстрел и залаяли разбуженные выстрелом псы.