— Мы говорим о двух различных видах войны, — настаивала она.
— Война есть война, — заметила я.
— Ваш вид войны, — продолжала она, не обращая внимания на мое замечание, — ведется между двумя братьями, которые оба являются правителями и сражаются за верховенство. — Она наклонилась ко мне и настойчивым шепотом добавила: — Тот вид войны, о котором говорю я, ведется между рабами и хозяевами, которые думают, что люди — их собственность. Заметила разницу?
— Нет, — упрямо настаивала я и повторила, что война — это война, независимо от причин.
— Я не могу согласиться с тобой, — сказала она, громко вздохнув и откинувшись назад на своем сиденье. — Возможно, причина наших философских разногласий в том, что мы вышли из различных социальных реальностей.
Удивленная выбранными ею словами, я автоматически сбросила скорость. Мне не хотелось показаться грубой, но слушать ее концептуальные академические разглагольствования было настолько нелепо и неожиданно, что я ничего не могла с собой поделать и расхохоталась.
Делия не обиделась. Она с улыбкой глядела на меня, оставаясь вполне довольной собой.
— Если ты хочешь понять то, о чем я говорю, тебе нужно изменить восприятие.
Она высказала это настолько серьезно и тем не менее настолько доброжелательно, что я почувствовала себя пристыженной за свой смех.
— Ты можешь даже извиниться за то, что смеялась надо мной, — добавила она, словно прочитав мои мысли.
— Действительно, я хочу извиниться, Делия, — произнесла я, искренне осознав это. — Я ужасно сожалею о моей грубости. Я была так удивлена твоими формулировками, что просто не знала, как поступить. — Я бросила на нее быстрый взгляд и добавила сокрушенно: — Вот и рассмеялась.
— Я не имела в виду социальные оправдания твоего поведения, — сказала она, дернув от досады головой. — Я имела в виду оправдание из-за непонимания положения человека.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — сказала я с тревогой и почувствовала, как ее глаза сверлят меня насквозь.
— Как женщина, ты должна понимать это положение очень хорошо, — произнесла она. — Ты была рабыней всю жизнь.
— О чем ты говоришь, Делия? — спросила я в раздражении от ее дерзости, впрочем, сразу смягчилась, подумав, что, несомненно, бедная индеанка имела невыносимого мужа-тирана. — Поверь мне, Делия, я совершенно свободна. Я делаю, что хочу.
— Ты можешь делать, что тебе нравится, но ты все равно не свободна, — настаивала она. — Ты — женщина, а это автоматически означает, что ты во власти мужчины. — Я не нахожусь ни в чьей власти, — воскликнула я. То ли мое голословное утверждение, то ли тон моего восклицания, не знаю, вызвали у Делии взрыв грубого хохота. Она смеялась надо мной так же безжалостно, как до этого я над ней.