– Ну, Кантор, – начал Эберхарт.
– А это – конфеты, и вы можете тешить себя иллюзиями, если хотите, но они не более натуральные, чем новая грудь вашей жены, сэр.
Несколько мгновений все тупо смотрели на него, потом одновременно опустили глаза. Он что, действительно это сказал?
Эберхарт поднял на него глаза.
– Что?
Он почувствовал себя так, будто играл в большой теннис и только что попал со всего маху ракеткой по сетке.
– Простите. Это не имело отношения к делу. Я только говорю, что эти конфеты…
– Отойди, – сказал Териакис. – Извинись и отойди.
– За что? Я пытаюсь руководить этой группой, а получаю только все новые стандарты, которым невозможно соответствовать, и вы постоянно меняете свое мнение. Вы меня даже не слушаете. – Он намеренно избегал смотреть на Херна.
– Теперь мы слушаем, – сухо сказал Эберхарт. – Я весь внимание. Так что?
– Я уже очень давно не видел упаковки лучше этой, – произнося эти слова, Барри вдруг понял, что потерял работу.
– Это все? – спросил Эберхарт спокойно, это не произвело на него впечатления.
– Мы должны выпустить это в этой упаковке. – Он потерял работу, потому что цвета упаковки напоминали ему его счастливые плавки.
– Хорошо. Я слышал про упаковку достаточно. Если у нас будут вопросы, мы спросим Джона или Эмили. Давайте двигаться дальше.
Барри взял свой блокнот с записями, свои плакаты и осторожно вышел из комнаты, в голове у него стоял оглушительный звон. Он побрел по пустому этажу в свой кабинет. Без дерева комната выглядела опустевшей. Что он наделал? Унижение и отчаяние.
Вбежал Херн, хлопнув за собой дверью.
– Ты буйнопомешанный кретин! Ты устраиваешь долбанную тобиасовщину! Я не понимаю! Зачем? – У Херна на щеках горели красные пятна. – Кому на хрен нужна эта чертова упаковка?
Дело было не только в упаковке, но сейчас Барри не мог об этом думать.
– Я не знаю.
__________
Он осторожно переехал вмонтированный в дорогу ограничитель скорости на выезде из парковки, как будто за ним наблюдали. Немного отъехав, он врубил «Sgt. Pepper», а потом выключил. Ему уже не тринадцать. «А Day in the Life» представляла собой идеальное сочетание отдельных битловских составляющих. Слова были Джона – смутные, фантастические, возможно, не обошлось без наркотиков; они очень старались шокировать. Вторая часть была Пола – бойкая, беспечная, домашняя, она очень старалась понравиться. Финальный аккорд был чистый Джон – сама антисоциальность.
Барри даже не добился цели – всю оставшуюся жизнь он будет теперь засыпать, мучимый горькими сожалениями. У него ведь даже не было никаких претензий к самому Эберхарту! И фразочка-то была совсем не остроумная. С другой стороны, он не помнил, что именно сказал Гэри Тобиас. Люди запоминают мелодию, а не содержание, и имя Тобиаса стало синонимом яростной, напыщенной бравады, преступления против субординации.