Так оно и произошло: Кольбах стушевался, сник, отступил на шаг с некоторым испугом во взгляде. Его тон из угрожающего стал сварливым, что у людей подобного склада означает признание поражения.
— Ну что вы, право, сударь… Извините, если что не так… Но знали б вы, какие убытки я из-за него понёс… Неделю на его машину ходили глазеть, а потом надоело… А платил-то я ему аккуратно ещё две недели… Какая тут недоплата… Войдите в мое положение…
— Значит, вы расстались, — утвердительно сказал Бестужев. — Давно?
— Пять дней назад.
— И куда он отправился?
— Верите вы, сударь, или нет, но мне это совершенно безразлично, — признался уже укрощенный герр Кольбах скорбным тоном. — По мне, никакой разницы, куда он там отправился, век бы его не видеть… Право, не знаю.
— А о каком журналисте вы говорили?
— Да крутился тут вокруг него один писака… Статеечки о нём тиснул, целых две… Я то полагал, от этого выйдет толк и прибыток, а получились одни убытки…
Двумя пальцами Бестужев извлек из кармашка для часов золотую монету в двадцать крон и медленно, многозначительно повертел её перед носом балаганщика. Тот с нескрываемой грустью созерцал то профиль императора, то двуглавого австрийского орла, шумно сглотнул слюну… но в конце концов решительно помотал головой:
— Поверьте, сударь, знал бы хоть что-то, уж сказал бы… — он тоскливо разглядывал монету. — Но врать не буду, я и правда не помню ни имени того щелкопёра, ни названия его листочка… Жалость какая…
Не походило, чтобы он врал, — иначе не таращился бы на исчезнувшую в кармашке монету со столь неизбывной тоской. Приходится верить, что он и в самом деле представления не имел, куда отправился Штепанек и даже в каком направлении. Делать здесь больше нечего.
— Ну что ж, простите за беспокойство, герр Кольбах, — сказал Бестужев предельно вежливо. — Счастливо оставаться.
Он кивнул стоявшему к ним вполоборота месье Жаку (тот ответил поклоном) повернулся и пошёл прочь, пребывая не в самом лучшем расположении духа.
— Сударь! Сударь! Эй!
Бестужев обернулся, сообразив, что эти возгласы относятся к нему. Его вприпрыжку догнал невысокий вертлявый человечек, не то чтобы обтрёпанный, но одетый крайне непрезентабельно, в потёртом залоснившемся костюме с целлулоидным воротничком и мятом котелке, небрежно выбритый.
— Да? — выжидательно спросил Бестужев, опираясь на трость.
Подбежав к нему, человечек огляделся, зачем-то понизил голос:
— Я случайно расслышал… Вы ведь ищете Штепанека?
— Предположим, — сухо ответил Бестужев, приглядываясь к незнакомцу.
Лицо у того было примечательное: невероятно подвижное, словно бы гуттаперчевое, при каждом слове совершенно независимо отзывавшееся энергичной мимикой. Морщинистое, меланхоличное… и определённо озарённое нешуточной надеждой.