— И Салах согласился?
Маруся засмеялась, передала вопрос товарке. Та тоже прыснула. Сказала (а Маруся перевела на русский):
— Кто же его спрашивал?
Полине Андреевне все это было ужас до чего любопытно.
— А чем у вас американка занимается?
— Анька-то? Детей учит и в постеле за нас отдувается, особенно по жаркому времени. Она молодая, тощая, ей нежарко. Опять же для книжки ейной польза. Когда допишет, уйдет — другую заместо ее возьмем, тоже молоденькую. Уже порешили. Какую ни то жидовочку из здешних. Они бойкие.
— Разве ислам дозволяет на еврейках жениться?
Маруся удивилась:
— А ты что ж, думала, я свою веру на ихнюю променяла? Нет уж, в какой родилась, в такой и помру. Салаша меня неволить не стал. Ислам — вера незлая, хорошая. Крестьянки и юдейки по-ихнему «люди Книги» считаются, Библии то есть. На них жениться не зазорно. Это на поганых язычницах нельзя, а кто их видел, язычниц-то?
Тут Фатима впервые произнесла что-то, не дожидаясь перевода.
— Спрашивает, зачем тебе так надо в Мегиддо? —
— Очень нужно одного человека отыскать, а Салах не хочет, боится. Даже за пятьдесят рублей.
Усатая толстуха внимательно смотрела на гостью, будто оценивала.
— Очень любишь его?
От неожиданного вопроса Пелагия смешалась, не зная, как объяснить. Проще всего было соврать:
— Да…
Сказала — и густо покраснела. Стыдно инокине врать-то.
Но Фатима поняла по-своему.
— Говорит: раз красная стала, значит, вправду сильно любишь.
Жены поговорили между собой по-арабски. Потом старшая погладила Полину Андреевну по щеке и сказала что-то короткое.
— Поедет, — перевела наташка Маруся. — А пятьдесят целковиков Фатимке отдай.
Длительное путешествие по волнам, горам и долинам настроило Якова Михайловича на философский лад. В его профессии нечасто выпадало этак вот мирно, неспешно перемещаться по лику матушки-Земли. Особенно отрадно было на водном отрезке пути. Следить за объектом незачем — куда она денется, с корабля-то. Наоборот, требовалось держаться подальше, чтоб не намозолить глаза. За время плавания Яков Михайлович даже покруглел от сытного питания и здоровой дремы на палубе.
Однако благоприобретенное жировое наслоение улетучилось быстро. Отмахайте-ка по жаре семьдесят верст на своих двоих.
Сойдя на берег, Яков Михайлович счел необходимым преобразиться — на пароходе был незаметным господином в панаме и полотняной паре, а стал еще более незаметным мужичком-паломником. Таких в пресветлый город Иерусалим по дороге тащится видимо-невидимо.
Объект следовал на конной тяге, но препаршивой, так что козликом бежать не пришлось.