— Я ничего, — пролепетал паренек по-русски. — Я ей только воды дал…
— Пойдем, пойдем, — мирно повторял мнимый литвак, ведя мальчишку за собой. — Вот сюда, в закуточек. Потолкуем ладком, и никто нам не помешает. О чем она тебя спрашивала, рыжая-то?
Жиденок посмотрел в спокойные глаза Якова Михайловича и, похоже, увидел в них нечто особенное, потому что судорожно сглотнул, и губы его задрожали.
Это было хорошо, что он такой понятливый. Для пущей экономии времени Яков Михайлович еще и ткнул ему пальцем под ключицу, где нервный узелок, а другой рукой своевременно припечатал пареньку рот, чтоб не вышло лишнего крика.
Крика и не было, одно мычание. Зрачки у мальчишки расширились — это от боли. Якову Михайловичу по роду деятельности неоднократно доводилось наблюдать это примечательное явление, а недавно прочитал в одном научном журнале: это такая физиологическая реакция, происходящая от острого раздражения зрительного нерва.
— Так о чем она тебя спрашивала? — повторил Яков Михайлович, подождав, чтоб зрачки немножко сузились.
Ладонь со рта убрал, но недалеко — на пару вершков. Палец, которым ткнул в болезненное место, тоже держал на виду, для наглядности.
— О русском пророке, — быстро сказал еврейчик. — Об Эммануиле… Есть тут такой.
Яков Михайлович улыбнулся, одобрительно похлопал паренька по лбу — тот от страха зажмурился.
— Правду говоришь, верю. А куда она отправилась, знаешь?
У самого сердце так и екнуло. Ну как не знает, тогда что?
— Не знаю, дяденька… — расстроил Якова Михайловича еврейчик, но, увидев, как помрачнело лицо страшного человека, скороговоркой прибавил. — Она про Изреэльскую долину говорила. Спрашивала, как туда попасть. И еще про Мегиддо.
«Дяденька» облегченно вздохнул.
— А больше ничего сказано не было?
— Н-ничего…
Похоже, мальчишка и в самом деле был выдоен досуха.
Яков Михайлович задумался.
— Дяденька, я, честное слово, все вам рассказал…
— Помолчи, дружок, не мешай. Я думаю, можно ли оставить тебя в живых, — пробормотал тот, почесывая висок.
И тут еврейчик возьми и выпали — торжественно так, с убеждением:
— Меня убивать никак нельзя, я еще должен спасти человечество!
Это и решило. Если он из спасителей человечества, то точно разболтает, понял Яков Михайлович. Знаем мы ихний еврейский телеграф.
Успокаивающе улыбнулся пареньку, одной рукой погладил его по шишковатому затылку, другой взялся за узкий подбородок и коротко, сильно дернул в сторону.
В цыплячьей грудке что-то пискнуло, и, когда Яков Михайлович убрал руки, заморыш бесшумно сполз по стене. Раздутая от учености голова склонилась на плечо, и спаситель человечества приложился к народу своему.