— Я что-то не…
— Вы думаете, Рацевича из жандармов за долги поперли? Как бы не так. Если б всех за этакие пустяки со службы гнать, мало кто остался бы. Да и не позволило бы начальство заслуженного офицера в яму сажать. Нет, это был только предлог.
— А в чем была настоящая причина?
Молодой человек улыбнулся еще загадочней:
— Этого никто не знает — только местное жандармское начальство и наши.
— Наши?
Приказчик опять взял Бердичевского за левую руку и повторил странную манипуляцию — пощекотал ладонь пальцем. Видя на лице собеседника полнейшее недоумение, Кеша фыркнул:
— Что, трудно поверить? Представьте себе, и среди жандармов есть такие, кому нравятся мужчины.
У Матвея Бенционовича от изумления сам собой раскрылся рот.
— Вижу, свои сто рублей я заработал, — удовлетворенно заметил блондин и спрятал бумажку в портмоне.
А прокурор всё не мог прийти в себя. Возможно ли?
И тут его как громом ударило. Да-да! Пелагия рассказывала, что на пароходе плыла компания мужеложцев, переселенцев в восстановленный Содом. Но это… Но это поворачивало расследование совсем в другую сторону!
Статский советник крепко взял молодого человека за локоть.
— Вы еще не сказали мне, кто внес выкуп.
— Наверняка не знаю, но уверен, что Чарнокуцкий, больше некому.
— Кто это — Чарнокуцкий?
— Вы не слышали про графов Чарнокуцких? — недоверчиво спросил Кеша.
— Слышал. Знатная польская фамилия.
— Знатная! Мало ли знатных! Чарнокуцкие — богатейший род на всей Волыни. Тут в двадцати верстах начинается Чернокутский уезд, так уездный город, Черный Кут, весь целиком принадлежит графу.
— Целый город? Разве такое бывает? — удивился Матвей Бенционович. — Ведь не средние века.
— На Волынщине очень даже бывает. Город Ровно принадлежит князю Любомирскому, Старо-Константинов княгине Абамелек, Дубно — княгине Барятинской. А Чарнокуцкие на Волыни семьсот лет. Вон, видите утес? — Кеша показал на видневшуюся вдали живописную скалу, нависшую над рекой. — Житомирская достопримечательность. Называется «Голова Чацкого».
Утес действительно отчасти напоминал гордо склоненную голову.
— При чем здесь Чацкий?
— Совершенно ни при чем. Раньше скала называлась «Голова Чарнокуцкого». Здесь в шестнадцатом столетии гайдамаки срубили голову предку нынешнего графа. А после шестьдесят третьего года скалу велели переименовать. Дело в том, что некоторые из Чарнокуцких участвовали в польском восстании, и одному это даже стоило головы. Вот, во избежание двусмысленности, и переделали в Чацкого.
— Так граф из повстанцев 63-го года?
— Вот еще! У его сиятельства совсем другие интересы. Примерно такие же, как у нас с вами. — Приказчик засмеялся. — Жалко, он евреев терпеть не может, а то бы я непременно вас с ним свел.