– А ты?
Джек взглянул на Марти из-за края стакана.
– Сказал, что больше не желаю быть его сыном, даже евреем больше быть не хочу. А потом в подтверждение так и сделал.
Марти медленно кивнул, вспоминая снимки с крещения и со свадьбы. Непонятный разрыв Джека с семьей наконец обрел смысл. Объяснились дикие сумбурные выходки, которые Лили считала пощечинами.
– Надо было поговорить с матерью.
Джек улыбнулся, одновременно хлебнув виски:
– Палка о двух концах. Фактически о трех. Черт возьми, я ее заподозрил в причастности…
– Боже мой, как тебе только в голову могло такое прийти?
Джек выпучил на него глаза.
– На отца тоже бы никогда не подумал, и видишь, как все обернулось. Фактически не верю, что мама на такое способна, но не понимаю, как можно прожить с человеком пятьдесят с лишним лет и не знать, что он делает. Участвовала она или просто знала… – он беспомощно передернул плечами, – я бы не пережил… не хотел выяснять. А если он ее, как меня, тоже каким-то чудом водил за нос, я не собирался разбивать ей сердце, черт меня побери. Поэтому ничего не сказал, просто порвал с обоими, держался подальше, постоянно гадая, убивает ли папа людей, пока я сижу, ничего не делаю, твержу себе день за днем, как дурак: «Ладно, Джек, хватит дергаться, нацисты наверняка заслуживают смерти», стараюсь представить, смогу ли жить дальше, выступив против отца, погубив жизнь матери, и сумею ли примириться с собой, если не выступлю… О боже. – Он сделал вздох, выпил. – Впрочем, должен сказать тебе, выпивка помогает.
За запертой на засов дверью, прижавшись к треснувшей створке, Лили слушала сына, закрыв глаза, с перекошенным от боли лицом.
– Будь ты проклят, Мори Гилберт, – прошептала она, повернулась и пошла прочь.
– Надо было прийти к нам с Ханной, – пробормотал Марти.
– Шутишь? Я к Ханне близко даже не подходил. Ты же знаешь, она меня расколола бы за три секунды. А такое известие об отце ее просто убило бы. Она его обожала.
– Почти так же, как ты, – кивнул Марти, откидываясь на спинку кресла, глядя на Джека, безрассудную и безответственную паршивую овцу, пьяницу, шлока, который всей жизнью пожертвовал ради любимых. Смертельно страдая за него всей душой, Марти все-таки старался добыть нужную информацию.
– Думаешь, киллер прикончил всех, кроме тебя. Почему?
– А, вот что тебя интересует. Просто догадывался, точно не был уверен, пока он в меня не выстрелил. Папа с друзьями часто уезжали, многих убивали, чем очень гордились, а я с ними был лишь однажды.
– В охотничьем домике в Брайнерде.
– Правильно. Там за конторкой администратора большой старый чердак. Последнее, что помню: папа тащил меня за руку, все на меня орали, я взглянул вверх и увидел шевельнувшуюся за толстым деревянным столбом тень. Марти, нас кто-то видел. Как говорится, все тайное становится явным.