– Что там еще в компьютере, Тим? – спросил Магоцци.
Паренек постучал по клавишам.
– Только счета и список доставки, сэр. Больше ничего.
– Ну ладно.
– Можно выключать? Я должен помочь Джеффу.
– Ступай, ступай, – велела Лили и оглянулась на детективов, очевидно торопясь вернуться к клиентам. – Еще что-нибудь?
– Пока нет, – сказал Магоцци. – Спасибо за помощь, миссис Гилберт.
– За какую помощь? – проворчал Джино через пару минут, когда они шли вокруг теплицы к стоянке.
– Проводила в контору, ответила на вопросы.
– Угу, а сама ни о чем не спросила. Мы тут почти час протоптались, а она даже не полюбопытствовала, кто убил ее мужа. Поэтому я преисполнен цинизма.
Они задержались на месте, где Лили, по ее словам, обнаружила тело мужа.
Джино почесал в затылке.
– Знаешь, меня чертовски раздражает, что она открыла торговлю на другой день после убийства. Лучше б дома зеркала занавешивала или еще что-нибудь.
Магоцци удивленно вздернул брови.
– Ты меня изумляешь до онемения. Вернувшись вчера домой, читал о еврейских погребальных обрядах?
– Нет. Кино смотрел. Про симпатичную блондинку Мелани с детским голоском, как ее там по фамилии. Она служит в нью-йоркской полиции, работает иногда под прикрытием среди по-настоящему религиозных евреев, не знаю, как они называются, с такими длинными кудряшками на ушах…
– Хасиды.
– Пускай. В любом случае, когда кто-нибудь умирает, они все зеркала завешивают. Она тоже должна была занавесить.
Магоцци вздохнул:
– Лили не хасидка. Даже не ортодоксальная еврейка. Помнишь, Макларен сказал, что Гилберты вообще не особенно религиозные?
– Не надо быть особенно религиозным, чтоб проявить уважение. – Джино взглянул на часы, постучал по стеклу. – Который час? Я сказал дочери Розы Клебер, что мы будем к одиннадцати.
– Почти пора.
– Тогда лучше поедем. Черт побери, дело выходит даже интересней, чем с кучей свихнувшихся обезьянок.
Марти не стронулся с места после ухода из теплицы Лили, Магоцци и Джино. На улице еще толпились покупатели, опустошая расставленные столы, и он целых десять минут стоял один за конторкой, глядя в пустоту, думая, что еще шесть-семь банок пива из сумки Джека покончили бы с головной болью, терзавшей его со вчерашнего дня. Он уже больше суток трезв как стеклышко, даже не помнится, когда это бывало в последний раз. Невозможно жить в трезвости.
Глянув в окно, увидел Джека, отключившегося в своем садовом кресле и обгоравшего на солнце. Шагнул к двери, чтобы разбудить его, увести в тень, но остановился на полушаге.
Пускай сукин сын жарится.