Что ж, при таком ведении расследования Кашинцев еще долго мог ходить на свободе, оставляя за собой широкий кровавый след. И это притом, что в отличие, допустим, от того же Чикатило, он нисколько не старался замести следы: повсюду оставлены улики, есть масса свидетелей, трое потерпевших — Сухарева, Овсянникова и Юдина — выжили: они просто потеряли сознание и Кашинцев их недодушил. Кстати, в его отношении к своим жертвам и преступлениях также проглядывает эта наплевательская обреченность, с которой его собутыльники и жертвы давали себя убить. Когда одной из них он пригрозил, что задушит, она равнодушно сказала: «Души, мне жизнь надоела». И умерла.
Взяли Кашинцева рабочие, случайно оказавшиеся рядом с его местом преступления. Сперва они увидели преступника рядом с лежащей женщиной и подумали, что она спит. Затем позже застали ее уже одну и убедились, что женщина мертва. Кашинцева они обнаружили совсем неподалеку, метрах в трехстах, он безмятежно отсыпался после пьянки и полученного удовольствия… У железнодорожников оказалось больше здравого смысла, чем у многих из тех, кто вел дела, связанные с расследованием убийств Кашинцева. Они увидели на шее мертвой туго затянутый брючный ремень. И вызвали милицию.
В результате ошибочно избранной следователем тактики Кашинцев в надежде на то, что его признают психически больным, если он назовет большое количество своих жертв, по многим эпизодам оговаривал себя.
Потом он все отрицал. Потом снова признавал, но лишь отдельные эпизоды, которых оказалось более десяти. Но полностью отвертеться он уже никак не мог. Слишком многие могли подтвердить его виновность.
Такой вот незнаменитый убийца. Нестрашный такой на вид. Маленький, хроменький.
Если бы его не остановили, мог бы немало еще женщин поубивать.
А мог подвести под свои действия какую-нибудь политическую или социальную платформу. На допросах он заявлял: я, мол, очищаю землю от всякой нечисти — от пьяниц, бродяжек, никому не нужных отходов общества. А что? Прошло бы. И защитники бы у него нашлись.
Один из следователей, видимо стараясь оправдать халатность, с которой велось расследование по делу «хромоножки несчастного», сказал так:
— Ну, чего тут шум поднимать? Вот вам бы досталось подобное дело, посмотрел бы я на вас. В лесополосе или на кладбище находишь труп неизвестной. Перегар такой от него, что тошно делается. Никто ее не ищет. Никому она не нужна. Она и самой себе была не нужна… Чего же землю рыть? Мало ли отчего могла умереть такая особа… Написать любой приличествующий случаю диагноз — и дело с концом…