Кстати, о журналистах. (Еще одно искушение — и пре-серьезное.) У меня к ним с некоторых пор какая-то недо-любовь. Помните, как Яичница говорит о погоде — поначалу вроде было, а потом прошло.
Как-то пришла к нам на Кабинетную (на нашу первую ленинградскую квартиру) одна журналистка. Со спесью. У нас жила кошка, наша любимица Машка. Сибирская красавица. Правда, самый кончик хвоста был обрублен — теща неосторожно придавила его стулом. Исколесила с нами в «Москвиче» и Прибалтику, и Украину. И в самолетах летала, и поездом. И вот — эта журналистка. Увидела кошку и очень пренебрежительно стала от нее отмахиваться — как от блохи или какой нечисти. «Уберите, — говорит, — эту фашистскую морду!» Дословно. Я оторопел. Машка по-кошачьи так, зло на нее харкнула и сверкнула зелеными глазами. Я попросил журналистку извиниться. С тех пор у меня к ним отношение холодноватое... В самом деле, чего стоит только их теперешнее название — «средства массовой информации»! Как не просто и как не по-русски! Получается, опять только для масс? Еще недавно спорт был самый массовый, нация самая читающая... А средства — так это как от насекомых.
Когда я рассказывал историю с журналисткой Копеляну — рассказывал шутя, как анекдот, — он слушал очень внимательно, а потом погрузился в раздумья: «Хм... Суета сует... Все эти журналисты якобы увековечивают, якобы для истории. А на самом деле — фига с два! Увековечить может только легенда. Останется ли она после Копеляна? Еще вопрос. Легенда — это когда загадка, когда шторки опущены. А какая загадка, когда трындишь о себе, не закрывая рта? Помалкивать надо и дело делать. А если дела нет, пойди порыбачь, что ли...»
Из чего складывается легенда, наверное, и он не знал. Скорее всего, это уже какие-то другие кирпичики — я свои исчерпал.
Подытожим
Прочитав свою «маленькую иммуносистему», убедился, что я теоретик никудышный. Растекание по древу, какие-то случаи из практики — как у чеховского ординатора.
Представил, что когда-нибудь это издадут. Хорошо, что получилось девять кирпичиков, а не, скажем, десять. Могло бы показаться, что я задумал новые десять заповедей. «Шаляпин-центр» обещает издать все, что я им передам. И что же? На следующий же день узнаю, что мою «иммуносистему» раздолбали в пух и прах... Тут же вспомнил, как безжалостно освистали Верховенского после одного его чтения. Как Варвара «ходила за ним всю ночь, давала ему лавровишневых капель и до рассвета повторяла ему: «Вы еще полезны; вы еще явитесь; вас оценят... в другом месте».
Андрей Караулов, мой «самый любимый автор», замечательно описывает, как провожал меня до Ленинградского вокзала, как никто не узнавал меня по дороге и не смотрел вслед. И такой вывод: «Скромен, что ли, Борисов? По-моему, да, скромен». Не просто: «Скромен Борисов?», а именно это «что ли». Лучше уж было употребить более расхожее «как бы» или, как говорил Гришка Мелехов, «кубыть». Какая уж тут легенда!.. Паша Луспекаев — вот это легенда: все, какие можно, болезни, мордобои, короткая жизнь (эта штука очень важная, во всяком случае, для артиста... даже у Окуджавы: «...счастлив тот, чей путь недолог...» Я понимаю, в чем тут дело, — не успеть надоесть!). И, конечно, гениальная одаренность. Никаких «что ли»! А про себя не могу вспомнить даже ни одной байки: только «умер» или «уже при смерти». Это я часто слышал. Очень давно, правда, Киев облетела новость: Борисов забил ножом сына, жену и кошку Мальвинку. Нижнюю квартиру, под Борисовыми, всю залило кровью. «Забил» — это по-киевски!