— Где мы? — спросила она.
— В лесу, — ответил он.
— Большой это лес?
— Очень большой, один из самых больших во всей Франции.
Запах земли, деревьев, мха, запах перегноя, запах почек, набухающих соком, — весь этот древний и свежий аромат лесной глуши, казалось, дремал здесь. Подняв голову, Мадлена в просветах между деревьями увидела звезды, и, хотя не шевелилась ни одна ветка, она все же улавливала чуть слышный плеск окружавшего ее океана листвы.
Странная дрожь пробежала по ее телу и отозвалась в душе; сердце сжалось непонятной тоской. Отчего? Этого она не могла себе уяснить. Но у нее было такое чувство, точно ей со всех сторон грозит опасность, точно она затеряна, всеми покинута, заживо погребена, точно она одна, совсем одна под этим одушевленным сводом, чуть колыхавшимся в вышине.
— Мне страшно. Вернемся назад, — шепотом сказала Мадлена.
— Ну что ж, вернемся.
— А в Париж… мы поедем завтра?
— Да, завтра.
— Завтра утром!
— Как хочешь, можно и утром.
Они вернулись домой. Старики уже легли.
Мадлена плохо спала эту ночь, ее все время будили непривычные деревенские звуки: крик совы, хрюканье борова в хлеву за стеной, пение петуха, горланившего с самой полночи.
С первым лучом зари она была уже на ногах и начала собираться в дорогу.
Когда Жорж объявил родителям о своем отъезде, они сначала опешили, но тут же догадались, чье это желание.
Старик ограничился вопросом:
— Увидимся-то мы скоро?
— Конечно. Нынешним летом.
— Ну, ладно.
— Желаю, чтоб тебе после каяться не пришлось, — буркнула старуха.
Чтобы сгладить впечатление, он подарил родителям двести франков. Экипаж, за которым был послан какой-то мальчишка, подали к десяти часам, и, поцеловав стариков, молодые уехали.
Когда они спускались с горы, Дюруа засмеялся.
— Вот, — сказал он, — я тебя предупреждал. Я не должен был знакомить тебя с моими родителями — господином и госпожой Дю Руа де Кантель.
Мадлена тоже засмеялась.
— Теперь я от них в восторге, — возразила она. — Они славные люди, и, мне кажется, я буду их очень любить. Из Парижа я пришлю им что-нибудь в подарок.
И, помолчав, продолжала:
— Дю Руа де Кантель… Ты увидишь, что наши пригласительные письма никого не удивят. Мы скажем, что прожили неделю в имении у твоих родителей.
Прижавшись к нему, она коснулась губами его усов:
— Здравствуй, Жорж!
— Здравствуй, Мад, — ответил он и обнял ее за талию.
Вдали, среди равнины, освещенная утренним солнцем, серебряной лентой изогнулась река, заводские трубы, все до одной, выдыхали в небо угольно-черные облака, а над старым городом вздымались остроконечные колокольни.