Сердце ее затрепетало, когда, сопровождаемая Рикой, она вошла в широкий проем двери. После уличной темноты яркий свет факелов на мгновение ослепил ее.
Пир был в самом разгаре. Аромат жареного мяса и хлеба смешивался с запахом пива и немытой толпы — не все гости пришли сюда столь же чистыми, как Бренна. Мужчины и женщины сидели и стояли, ели и смеялись, пили медовуху. Бренну поразило, насколько же все были высокими. Даже сидя, нормандец был выше ее, стоявшей рядом. Она невольно почувствовала себя подобно мыши, пробирающейся через коровник, полный котов, голодных котов.
В волнении она следовала через толпу за Рикой. Отчасти ей хотелось увидеть Йоранда снова, с другой стороны, она боялась, что где-то здесь кошмар ее прошлого, которого звали, как она теперь узнала, Колгрим.
Бренна успокаивала себя тем, что Колгрим вряд ли вспомнит ее с того злополучного дня. Ведь тогда она убежала, как только Синид приказала ей. Кроме того, Колгрим, наверное, обесчестил так много ирландок, что даже не вспомнил бы и Синид, будь она сейчас здесь.
Тут Бренна увидела Колгрима и невольно напряглась. Он сидел по правую руку от Торкилла и, наклонившись к предводителю, о чем-то с ним говорил. Затем он выпил содержимое длинного рожка, который держал в руках. По его рыжей бороде потекли золотистые струйки эля. Отложив пустой рожок, Колгрим отер сальные губы тыльной стороной руки. На мгновение его взгляд встретился со взглядом Бренны, и она почувствовала, что не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Наконец он посмотрел в сторону, и Бренна медленно выдохнула.
Сольвейг сидела слева от отца. На ней были белоснежные киртл и туника. Золотистые волосы дочери вождя были заплетены в несколько кос и уложены причудливым узлом на голове. Она настолько светилась чистотой, что ее образ мог бы украсить фолиант Евангелия.
Кожа Сольвейг была бледна, как пергамент. Светлые брови сливались с лицом, делая ее еще более похожей на образ с иконы, если бы не ярко накрашенные губы. Бренна вдруг с острой болью поняла, что эта женщина не обделена красотой.
Но когда Бренна увидела Йоранда, остальные в зале — и злодей Колгрим, и эта стерва Сольвейг — куда-то растворились. Ее муж сидел неподвижно, как каменное изваяние, хмуро глядя перед собой. Даже сейчас его лицо напоминало образы с гравюр, наполненные чистотой линий и внутренним равновесием. Хотя Бренне было невыносимо больно смотреть на него, но она смотрела и смотрела, не в силах оторваться от него, как не может оторваться от ручья человек, которого выбросило на берег после кораблекрушения.