Как и большинство учреждений города Л., архив начинал работу в восемь тридцать. Однако старший хранитель отдела обеспечения сохранности Евгений Колесников, по прозвищу «декабрист», загодя расписывался у дежурного — ему предстояло распечатать опломбированные на ночь все девять хранилищ, что разместились на пяти этажах бывшего монастыря Большого Вознесения.
Колесников был смугл, узкая грудь едва прикрывалась пуловером грубой вязки, поверх которого широкий солдатский ремень стягивал тесные лысые джинсы. Копна желтоватых волос, отсеченных ножницами на тощем затылке и височках, отдаленно напоминала кочан жухлой капусты.
Дежурный милиционер Мустафаев каждый раз разглядывал шевелюру молодого человека с большим интересом и удивлением. Обычно Колесников снисходительно терпел это любопытство, но сегодня старший хранитель был не в духе.
— Вы, сержант, напоминаете мне дятла, — Колесников расписался в журнале, выбрал из шкафчика ключи и, подняв лицо, вздохнул: — Извините, сержант! — Он направился к лестнице, под которой хранились две бадьи с известью и ворох рабочей одежды.
Колесников поднимался по лестнице, вытягивая из ветхих ступенек всхлипывающие звуки. Точно лестница сочувствовала Евгению Колесникову в том, что его ждет унылый и однообразный день. Но это только для непосвященных, принимающих работу в архиве как дело безрадостное, а сам Колесников ждал каждый день не так, чтобы с волнением, но с любопытством. А настроение свое сумрачное сегодня мог объяснить личными заморочками… Мало ему неприятностей с сундуком из бывшей монастырской трапезной, так вот уже три дня, как вечерами домой вваливается ватага дознавателей: участковый, следователь из милиции, дворник и еще двое шустряг, меченных красными повязками. Все допытываются о колченогом железнодорожнике, что зачастил последний месяц в гости к Женькиной родной тетке по материнской линии. Тот железнодорожник — теткин последний ухажер — совершил какой-то проступок. Вот милиция и пришла по следу, вызывая у Женьки раздражение своей навязчивостью и недоверием. Так что еще не известно, что лучше — теткины загулы или беспардонность дознавателей. Поэтому Женя и окрысился на кроткого сержанта Мустафаева, облаченного в такую же серо-голубую форму.