– Давай, Синтия, делай, что говорит Тобиас. Надо внимательнее смотреть.
Тобиас положил руку сначала на шею одной девочке, потом другой, и отнюдь не нежно пригнул их головы к качающейся желтой траве.
– Видите?
– Не вижу никаких сверчков, – пожаловалась Синтия. Ее нос под россыпью веснушек порозовел от солнца. – Ты смеешься над нами.
– Смеюсь? Я? Перис, разве я могу над вами смеяться?
Она посмотрела в его серые глаза. Ему было четырнадцать лет – намного больше, чем ей. Когда Перис об этом думала, он ей нравился. Ему, впрочем, не было до этого никакого дела.
– Мне тоже кажется, что ты над нами смеешься, – твердо ответила она, и ей даже самой понравилось.
– Почему же у сверчков стучат коленки? – спросила Синтия, когда вокруг них опять поднялось стрекотание. Тобиас пожал плечами.
– Это все знают, – сказала Перис, – потому что они напуганы.
Синтия осторожно пошла дальше в траву.
– Ты, – сказал Тобиас Перис, – слишком умна, чтобы быть счастливой, юная Плакса.
Тонкие белые шторы, которые Перис любила задергивать на ночь, затрепетали и опали, купаясь в серебристом лунном свете.
Она спала. А теперь не спит, не заметив, как проснулась.
Приснившийся сон еще не оставил ее. Ей тогда было семь лет и она жила в долине Скагит, в замке Попса и Эммы; в те годы не было ни рва вокруг замка, ни подъемного моста через ров, только странный дом, который так любил Попс и ненавидела Эмма.
И Тобиас сказал ей, что она слишком умная, чтобы быть счастливой. И назвал ее Плаксой.
Он был очень высокого роста… Уже в четырнадцать лет он был очень высокий, загорелый, худой, в футболке и обрезанных джинсах. Но он ей нравился, как, думала она, девочкам нравятся старшие братья – иногда. И он ей так и нравился, как брат, лет до тринадцати, когда он стал уже совсем старым – ему было под двадцать.
Перис улыбнулась, глядя на освещенные луной шторы.
Первая любовь. Мучительно-сладкое чувство.
В комнате появился другой запах. Другой, но все равно знакомый. Наверное, долетел сюда с улицы.
Сигаретный дым. Какие-то французские сигареты, запах, который показался ей тогда, когда она была во Франции, весьма экзотическим. «Житан» или «Голуаз» – что-то такое. Люди, которые по ночам появлялись в аллее Шато, обычно курили подобранные окурки, лишь изредка наслаждаясь целой дешевой сигаретой.
Вообще-то, через тонкие шторы не должен проникать дым французской сигареты… А это именно он и был.
И он был в комнате.
Перис повернула голову, не успев подумать.
Ее лицо накрыла подушка.
Она забила руками и ногами, запутываясь в простыне. А когда вцепилась руками в подушку, чья-то сильная рука крепко стиснула обе ее руки и потянула их вверх.