У каждого свой долг (Листов) - страница 39

— Товарищ майор, — доложил дежурный, — Росомаха, выпустив всю обойму из пистолета, одну пулю оставил для себя…

К середине дня 30 апреля операция была закончена. Сотрудники валились с ног. Но что такое усталость рядом с победой над врагом? Банда перестала существовать. И это накануне такого дня. Завтра — Первое мая! Выходите люди смело на улицу. Пойте, веселитесь. Ничто вам отныне не угрожает!

Вечером 1 Мая, укладывая чемодан, я подошел к окну. В открытую форточку доносились песни, нестройный шум веселой уличной толпы.

И вдруг оттуда, где высились готические шпили соборов, взлетела ракета, другая — целый сноп разноцветных огней.

— Смотрите! — невольно воскликнул я.

Крылов подошел к окну.

— Вот он, фейерверк-то. Красиво, черт побери. А!

Когда погасли цветастые фонтаны, я подумал: «Вот и все. Завтра домой. Прощайте, Жольдас и Грета! Я был рад познакомиться с вами. Живите счастливо»…

Чем больше я думал, вспоминал события последних дней, тем сильнее проникался уважением к Крылову. «Ну, а какова же моя роль? Зачем он взял меня с собой? А-а. Понятно! Научить. Приобщить к большому делу!»

Теперь для меня неважен был вопрос о собственной роли: что бы я ни сделал, все в интересах Родины!

А романтика? Была и романтика. Был упорный, кропотливый труд на благо народа. В этом главное!

Ромашко устал сидеть прямо и, откинувшись назад, навалился на парашютный ранец. Широкоплечий и неуклюжий, он выглядел высеченным из камня. Крупный нос, тупой подбородок, глаза прикрыты, и кажется, ничто его не тревожит: ни то, что вот вторые сутки самолет пробирается на восток, ни ночной полет над разбушевавшимся морем, ни стремительный бросок вниз, чтобы уйти от радаров, и даже родная земля где-то далеко внизу.

Еще семь рослых парней, одетых так же, как и Ромашко — в ватники и стеганые брюки, — расположились в узком чреве самолета. Они измотались и лишь изредка перебрасываются словами:

— …На дерево ничего… Чтобы невысокое… Даже лучше, ветки спружинят. Обрежешь стропы и спустишься вниз. Хуже топь…

— Ты прыгал?

— Сколько раз…

Ромашко молчит в полудреме, он весь — олицетворение спокойствия.

В салоне сильно накурено. По временам корпус самолета вздрагивает, словно это живое существо и ему передается напряжение пассажиров.

— Дик! — неожиданно позвал, вероятно, что-то вспомнив, сидящий рядом с ним светловолосый парень. Он только что докурил сигарету и полез в пачку за второй.

Ромашко не изменил позы. Может быть, он не слышал, а может, не хотел отвечать.

— Послушай, Дик! — крикнул парень и тронул его за рукав.