Неожиданно фигуры застыли на месте, словно в раздумье. Потом сблизились. И — рывок в разные стороны. Снова вместе… Повалились в снег. Забродин — бегом. И тут же тишину разрубил крик:
— Ко мне!..
От бега захватывает дух, ноги скользят.
Двое на снегу. Темно, не видно, кто из них Ромашко. Из ворот дома выбежал мужчина.
— Помоги! Диверсант!
Удар в руку ожег. Навалились на диверсанта вдвоем, выбили нож. Высокий роет ногами снег, выворачивается, как скользкий угорь. Ромашко освободил руку, ударил по затылку… Тот, в комбинезоне, затих…
Ромашко с трудом поднялся, прислонился к забору, рукой зажал правый бок.
Пантелеймон открыл глаза. Комнату наполнял рассеянный дневной свет. Он попытался откинуть одеяло, пошевелить рукой. Нестерпимая боль пронзила грудь. Сразу вспомнил все и через силу улыбнулся. «Какое сегодня число? А-а… Теперь неважно. Скоро домой. В Орел!» От этой мысли стало легко на душе. Появилась няня. Привычным движением смочила лицо мокрым полотенцем, потом вытерла насухо. Накормила обедом.
Полковник вошел тихо, но Ромашко сразу ощутил его присутствие, дернулся и попытался сесть. Забродин положил ладонь ему на грудь и одними губами проговорил:
— Лежите.
Ромашко откинулся на подушки. Забродин пододвинул к кровати стул, сел:
— Почему вы вчера так?
Ромашко понял вопрос:
— Он меня сразу узнал… Ушел бы один, и все! Как бы я дальше жил?
— Вы правы. Сегодня я улетаю. Врачи сказали, что ранение у вас не опасное. Надеюсь, здесь долго не задержитесь.
— Владимир Дмитриевич, — выдохнул Ромашко и, смутившись, замолчал.
— Что у вас? Говорите.
— Можно написать в Орел?
— А-а! — Забродин улыбнулся. — Теперь пишите!
Вечером того же дня, заканчивая доклад генералу Шестову об операции, Забродин сокрушенно сказал:
— Совсем вылетел из головы этот Фред, когда я увидел, что Ромашко ранен. Я кинулся к нему, чтобы оказать немедленную помощь, а в это время диверсант ухватил зубами воротничок рубашки и раскусил…
— Досадно! Ну, что поделаешь… Главное, что маяк снова у нас…
Холодный декабрь 1955 года положил начало суровой зиме. В один из таких дней Забродина вызвал к себе генерал Шестов. Здесь же был и полковник Сорокин, который работал с другой парой парашютистов.
Генерал только что пришел от высокого начальства. Он бросил на стол толстую папку, набитую бумагами, и деловито сказал:
— Присаживайтесь. Нужно посоветоваться.
Генерал осторожно опустился в кресло, надел очки и придвинул к краю стола пачку папирос:
— Курите!
Шестов достал из портфеля листы бумаги, на которых было что-то напечатано, и передал Забродину.