Вся деревня потянулась за варваром, и, когда его подвели к жертвенному камню, он еще долго стоял, ожидая вместе с колдуньей и вождями, пока все до единого жители не расположатся на поляне. Взгляд киммерийца метался по сторонам, выискивая путь к свободе, но островитяне окружили поляну и жертвенник плотным кольцом. Все же варвар не хотел умирать, как баран на бойне.
Когда ему развязали руки, он рванулся, пытаясь сбросить с себя стражей, и на какое-то мгновение ему удалось даже высвободить правую руку, но тут же еще десять дикарей кинулись на него, и Конана накрыло множество тел. Он рычал, кусался, рвал дикарей цепкими пальцами, но силы были слишком неравны.
Несмотря на яростное сопротивление, киммерийца положили на жертвенник и привязали к камню. Варвар, однако, сохранил остатки хладнокровия и, когда дикари затягивали веревки, изо всех сил напряг мускулы. Барабаны и проклятый бубен, сверлившие киммерийцу уши, умолкли, и на поляне воцарилась мертвая тишина. Гуна-Райна взяла в руки острую раковину и подошла к распростертому на камне телу.
«Мы надрезаем тело и оставляем провинившегося на алтаре», — вспомнил киммериец слова Нгунты и невольно вздрогнул, поймав взгляд колдуньи, которая победно взирала на него.
Рот ему снова заткнули, и Конан мог только мычать, пытаясь выразить презрение к этой женщине. Гуна-Райна тем временем склонилась над ним, и варвар почувствовал, как острый край раковины пропорол кожу, потом еще раз и еще…
«Да она действительно режет меня! Вот гадина!» Он дернулся всем телом, но колдунья продолжала аккуратно делать надрез за надрезом.
Кожу жгло и саднило, а проклятая ведьма спокойно продолжала свою кровавую работу при полном безмолвии толпы, благоговейно наблюдавшей за церемонией. Когда Гуна-Райна сделала последний надрез, тело киммерийца походило на раскрашенные тела воинов племени, только вот краска была слишком дорогой: он был весь испещрен алыми полосами своей собственной крови. Колдунья подняла раковину высоко вверх, единый вопль сотряс поляну, и островитяне, приплясывая, закружились возле истекавшего кровью киммерийца. Гуна-Райна бросила свой инструмент на землю и, подняв руки, начала обходить деревянных истуканов, стоявших у жертвенника, плавно изгибаясь всем телом.
Конан прикрыл глаза, чтобы не видеть бесновавшихся дикарей. Боль от надрезов была терпимой, не сильнее, если бы его исхлестали бичом. Только бы не потерять слишком много крови… «Раны, похоже, неглубокие, — подумал варвар. — До утра уж точно дотяну. А может, Гуна-Райна вернется ночью. Просто при всем племени она не может заговорить со мной. Но почему эта тварь хотя бы знаком не дала понять, что спасет меня? Правда, — поправил он себя, — от того, что она придет, мне вряд ли есть какая-то польза: она явится узнать то, что ей нужно, а не спасать меня от смерти». Жители деревни, приплясывая, сделали несколько кругов вокруг алтаря и удалились с поляны, оставив окровавленного киммерийца наедине с темнеющим небом. «Вот и все, — подумал Конан, глядя на заволакивавшие небо тучи. — Опять дождь. Ну что ж, хотя бы помоюсь перед смертью». Он не пытался вырваться из пут, опасаясь, что еще не все дикари покинули поляну. Между тем все вокруг заволокла кромешная тьма, варвар даже не мог разглядеть стоявших совсем рядом истуканов. «Что это со мной? — испугался он. — Слепну?» Киммериец не успел ответить на свой вопрос: сверкнула молния и раздался жуткий удар грома.