"Целая цивилизация закомплексованных пустобрехов, — презрительно усмехнулся Алоиз Стейр и вдруг побледнел. — Это же фанатики, неудовлетворенные фанатики! С такими не удастся договориться: какой договор! Мы несовместимы! Или мы их, или они нас!".
Около получаса Сеславин проспал в лаборатории. Потом его разбудили двое агентов. Агенты Ведомства носили серые куртки и штаны с серебряными форменными ремнями.
Благодаря инъекции, снимающей действие «х-2а», Сеславин успел достаточно прийти в себя, осталась только легкая слабость.
— Вставайте, мы вас проводим, — сказал один из агентов.
Сеславин увидел, что все приспособления, которые держали его в анатомическом кресле, раскрыты. Он слез, тронул на шее тесное металлическое ожерелье и чуть скривил губы. Его держали в ошейнике, как собаку или раба в древние времена. Эта штука использовалась вместо наручников. В металлическую полоску было что-то встроено.
Когда Сеславину первый раз велели садиться в анатомическое кресло, он испугался: "Что это? Зачем вы это делаете?". Ему ровно повторили приказ, ничего не объясняя. Он должен был просто подчиняться. Но Сеславин не привык подчиняться без объяснения. Мастер по двоеборью — старинному состязанию из двух видов поединков — на кулаках и на мечах, — он вдруг ощутил себя воином и сурово сказал: "Сперва ответьте!". Агент нажал кнопку на маленьком пульте. Безболезненный импульс из металлического ожерелья сейчас же послал сигнал в мозг. Сеславин рухнул бы на пол, скованный нервным параличом, но его подхватил другой агент. Когда ему снова «включили» тело, он был уже в кресле. Он еще не знал, что сейчас будет: может быть, пытки — или вскрытие заживо. На эти мысли наталкивали инструменты и приспособления, такие, которые заставляют любого волноваться и при обычном посещении врача.
Сыворотка не вызывала провала в памяти. После допроса Сеславин хорошо помнил и себя, бредящего, позорно подчиненного чужой воле, и неестественно правильное, надменное лицо допрашивавшего его человека.
После очередного допроса его отводили в камеру с чисто застеленной койкой, умывальником и уборной. Там не было окон, но работал кондиционер.
…Сеславин лег на койку — еще кружилась голова. Ему дадут немного передохнуть — и снова потащат на допрос. Парень закрыл глаза. О судьбе Ярвенны он ничего не знал. Ему сказали: "С ней все в порядке". Он снова должен был просто подчиняться и верить…
Он объявил голодовку. С тех пор ему раз в сутки вводили в вену питательный раствор. Ему не старались ничем повредить и не давали повредить себе самому. То, как с ним обращались, было похоже на обращение с нужной вещью, которую стараются не сломать. Сеславин вспоминал уроки истории и прочитанные книги: как в старину избивали и пытали на допросах. Это делалось потому, что иначе невозможно было заставить упрямого пленника заговорить. Но это же всегда накладывало на палачей печать отверженности, клеймило их хозяев и вызывало сочувствие к жертве. Здесь, в чужом мире, были преодолены оба препятствия. Никакое мужество не помогло бы пленнику молчать; и палачи позволяли себе роскошь оставаться порядочными людьми.