— Зато наслушались соловьев! — улыбнулся Загайнов.
— Слушай их внимательно и в следующую ночь, — серьезно сказал я.
— Опять туда?
— Ну, это как командир решит, — уклончиво ответил я Загайнову.
Начальник заставы, выслушав меня, подтвердил мои предположения. Опытный пограничник, он тоже понимал, что какой-то другой путь, кроме почти непроходимого, залитого водой оврага, Березкин сейчас вряд ли выберет.
В этот день люди в зеленых фуражках не ходили по населенным пунктам, не проверяли у приезжих документы. И на границе больше не стреляли из ракетниц. Создавали видимость, что в наших погранвойсках в отношении Березкина поуспокоились, решив, что он уже ушел за кордон.
Однако дополнительных нарядов не отменяли, а к ночи, тайком, окольными путями, стянули значительные силы к Цветочному роднику.
И снова залегли мои ребята на березовой опушке, а мы с Ингусом, взяв несколько в сторону, затаились так, чтобы контролировать сразу оба спуска, которыми мог воспользоваться японский агент: обратно в овраг и — в ущелье, куда уводила Контрабандная тропа.
— Однако неплохо мы устроились, — про себя усмехнулся я, слушая громогласное, торжественное пение соловьев. — В такую ночь уж точно не уснешь, пролежи в дозоре хоть до утра. Так что, выходит, для нас, неусыпных стражей родных рубежей, но не для Березкина, поют в нашем лесу соловьи.
Шутки шутками, а у ручья, в овраге, видно, действительно соловьиное гнездо: опять на том самом месте поет, выщелкивает свои трели птаха. Она-то — уж точно для нас поет! Предупредит певунья, когда подойдет враг.
А Березкин все не идет. Может, и вовсе ушел из здешних мест? Переждет где-нибудь, а потом на другом участке через границу переметнется.
Вот замолк соловей. Опять запел… Видно, все спокойно там, у ручья. Неужели и в эту ночь не придет Березкин?
— С такими соловьями на свидание девушку поджидать, — невольно улыбнулся я. — А тут — врага ждешь не дождешься. Под такое пение, чего доброго, забудешь, что существуют они на свете, враги…
Отчего-то я вдруг почувствовал тревогу: невольно сжалось сердце. А, там, в овраге, уже минуту стояла тишина. Прошла еще минута, другая. Впереди послышался слабый шорох, и я увидел подползавшего ко мне Загайнова.
— Там, — повернулся он в сторону оврага, — больше не поет соловей.
Мы лежали, напряженно вглядываясь в темноту, прислушиваясь. Чуткий певец отлетел от своего гнезда и разбрасывал великолепные трели уже где-то вдалеке.
Я дал Загайнову знак затаиться. Так мы лежали с минуту, слушая ночную темноту. Впереди, у оврага, ухнул два раза филин: это наши товарищи давали знать, что там все спокойно. И я велел Загайнову перебираться туда.