У Ярослава уже давно болела голова. Истина открывалась перед ним во всем ее великолепии, как и обещал Шелестов.
– Ты смешал все карты Берии. И получил кровника. Единственный способ уберечь тебя и семью – ввести в мой штат и убрать с глаз долой. Берия, в конце концов, тоже не вечен. Его организм тоже страдает от запоров, хиреет, у него нарушается обмен веществ… Но сейчас с его здоровьем и статусом все в полном порядке.
Помолчав, Шелестов бросил:
– Мой человек, забиравший Светлану с ребенком из квартиры, оставил рядом с трупами бандитов визитную карточку моего ведомства.
– Может, напрасно съерничали? – усомнился Корнеев.
– Это не издевка, Слава. Это послание. «Я в курсе. Я считаю каждый твой шаг».
– А ваш человек себя не подставил?
– Этот человек следов не оставляет.
– А я могу узнать его имя? Он спас самых близких мне людей.
– Не узнаешь, – решительно отрезал Шелестов. И добавил, усмехнувшись: – Я этому паршивцу еще задницу надеру. Всего на пятнадцать минут-то и успел прежде Берии.
– Не так уж это и мало, – глядя в пол, возразил Слава. – Успеть раньше Берии на четверть часа.
– Так, говоришь, тебе что-то кажется насчет перемещений Альберта Брониславовича Полонского? Что ж… Теперь, если после всего, что я тебе сказал, тебе уже не кажется, что он давно мертв, можно и проверить.
Снова оказавшись на Хромовском кладбище, Ярослав с невольным удовольствием отметил про себя тот факт, насколько стремительно и полярно меняется его жизнь. К переменам от знака минус к знаку плюс за свои тридцать с небольшим лет он привык. Так же, как привык, что судьба частенько положительный знак меняла на отрицательный. Происходило это подчас так быстро, что он не успевал ни отчаяться, ни возрадоваться.
Однако появление на кладбище, в том самом месте, где он всего две недели назад коротал ночь с бандитами, оставило в нем неизгладимый след, который впору было именовать рубцом. Еще две недели назад он, Корсак, гонимый НКВД и лишенный семьи, сидел… вот под этим деревом… это береза, оказывается, а не сосна, как ему показалось в первый раз… и думал о том, как повернется дело, не найди они в оговоренном Святым месте его сокровищ. Точнее, не его, а Дрезденской галереи, однако тогда это как раз значения и не имело. В полуразрушенном, заросшем мхом и куриной слепотой склепе, на котором едва читались высеченные буквы, пан Домбровский спрятал свои золото с картинами, и Слава думал в ту ночь только о том, чтобы тот в предсмертной горячке чего не напутал. Останься клад ненайденным – его непременно запытали бы до смерти, и те четыре патрона в «браунинге», что безо всякого своего желания подарил ему Гусь, вряд ли бы помогли. Семья, безусловно, погибла бы.