– Ишь ты как, ишь… недаром слава идет! Мастерица…
Юшкова огрызки ногтей в тряпочку собрала:
– Храни, матушка-государыня, не выкидывай.
– Да на што они мне? – хмыкнула Анна Иоанновна.
– Всех нас ждет час господень. Как же ты без ноготочков на Сионскую гору полезешь? В царствие небесное труднехонько залезать… Я и свои ноготки не выкидываю – коплю!
– И много ль их у тебя? – спросила Анна с интересом.
– Да уж скоро полный чулочек наберется.
– Ну ладно. – Анна Иоанновна поднялась. – Повелеваю тебе, дура, всегда при нашей особе состоять. И ногти мои царские стричь и копить. А чтобы не пусто тебе было, получишь кажинный день пива по шесть бутылок да рейнвейну по бутылке…
– Доброта-то! – умилилась Юшкова, снова заползав.
– А по два дни, – расщедрилась Анна, – будешь иметь от стола моего по кружке вина. Да водки гданьской по штофу малому.
– Господи, помоги осилить, – взмолилась Юшкова.
– Да месячно тебе: чаю по фунту с четвертью, да кофию по три фунта, да сахарку кенарского отбавлю еще… Ну, небось рада?
С тех пор Юшкова так и осталась при императрице. Великую взяла она потом силу! Так что вы с Юшковой теперь поосторожнее… Как бы не напакостила чего!
* * *
Наступал день – 12 февраля, Остерман позвал лютеранского пастора, причастился, как перед смертью. Боялся и Феофан этого дня: часы переправил Анне, а в часах тех – планы потаенные. Страшилась и Анна Иоанновна: с утра еще, как с постели встала, ступила на пол ногою правой, правую ногу наперед левой обула, из покоев шагнула ногой правой, чтобы виноватой в сей день не бывать.
Во дворе дома грузинской царевны Арчиловны с утра звенело оружие, ржали кони кавалергардии, бряцали палаши и стремена. В карауле – эскадрон драбантов и батальон преображенцев. Анна Иоанновна, шубейку накинув, спустилась вниз по ступеням крыльца, и гвардия встретила ее «виватами». А следом за Анной молодцы Цициановы катили бочки с вином белым, несли подносы с кусками мяса жареного.
– Родненькие мои! – прослезилась Анна перед гвардией. – Уж не знаю, как отвечать на любовь вашу… Виват, гвардия! – вдруг провозгласила она хрипло. – Виват, драбанты кавалергардии славной! Виват и вы, преображенцы геройские!
Что тут началось: рвались к ней, плакали.
– Полюби нас, матушка! – вопил Ванька Булгаков, секретарь преображенский. – Объяви себя полковницей нашей, как и положено государям российским… Да полюби! Да полюби!
Преображенский майор фон Нейбуш, с протазаном в руке, стал перед Анной салюты вытворять, почести ей оказывая. Анна целовала Нейбуша в замерзшие щеки, сама вино из бочки черпала, куски мяса кидала. А кавалергарды (люди особо знатных фамилий) были в покои званы, где к ручке прикладывались. Тут Анна из своих рюмок их потчевала, и драбанты клялись ей в верности.