– Хоть бы государыня к нам приехала, – сказал Сидненкин, человек серьезный, плетьми не раз битый.
– На кой хрен ее? – крикнул Пасынков (тоже драный).
– Да все в работах бы нам полегчило. Да и маслица в кашу на тот день, в приезд государыни, поболе бы кинули!
И тогда Пасынков кирпич взял:
– Вот этим бы кирпичом я зашиб ее здеся, как стерву!
– Рыск… рыск, – сказал Стряпчев и плечом дернул…
Вечером, амуницию начистив и ремни известкою набелив, солдат Стряпчев явился к полковнику Бешенцову:
– Имею за собою, – объявил, – дело государево. О важных речах злодейственных и протчем. А о чем речь, тому все в пунктах на бумаге изъяснение учинено.
– Кажи лист, грамотей! – велел Бешенцов и донос тот читал.
Потом палаш из ножен вынул, перевернул его плашмя, чтобы не зарубить человека насмерть, и стал доводчика бить.
– Берегись… ожгу!
Устав бить, Бешенцов велел Стряпчеву:
– Рукою своей же, бестрепетно и тайно, содеянное в подлости изничтожь… И про кирпич и про особу высокую позабудь. Не то лежать тебе на погосте Кроншлотском!
Свечу поднес. Стряпчев губу облизнул, сказал:
– Рыск! – И доношение сунул в огонь, держал в пламени руку, а в ней корчилось «слово и дело» государево. – Рыск, рыск…
А в казарме старенький капрал Каратыгин, собрав вокруг себя молодых солдат, вел с ними мудрую беседу.
– Што кирпичом? – говорил. – Рази так деется? Эвон мортирка на шанцах стоит… Коли ёна, кровососиха, поплывет мимо, тут в нее и пали! А народу российскому мы тады волю вольную с шанца крикнем…
Глубокой ночью, в самую темень, полковник Бешенцов разбудил Каратыгина, Пасынкова, Сидненкина и Потапа.
– Ныне, – наказывал, – вы хмельное оставьте. Языками не вихляйте на миру. Ухо на стремя. Глаз да глаз… На вас, братцы мои, солдат полка моего Стряпчев худое клепает…
Гуртом (все четверо) навалились на спящего Стряпчева.
– Порвем, как собаку, – сказали…
С того дня Стряпчев запил горькую. И, в кабаке на юру сидя, спиной белой непрестанно дергался.
– Рыск, – говорил он. – Рыск – великое дело… А иначе, пойми, мамушка родная моя, как иначе из этого ада выбраться?
* * *
Малолетняя принцесса Елизавета Екатерина Христина Мекленбург-Шверинская проживала при тетке своей, Анне Иоанновне, и уже о многом в судьбе своей догадывалась. Имя ей решено было дать в православии – Анна Леопольдовна, и теперь Феофан Прокопович, готовя ее к выходу из протестантства, наставлял принцессу в догматах веры православной, веры византийской…
Вития говорил ей о великом русском боге. О том боге, который везде и всюду. И потому чревобесие опасно, ибо бог все видит. Девочка-принцесса глядела на икону, с которой взирал на нее этот бог – сумрачный и старый, похожий на уличного нищего, и русского бога она не боялась. Мысли девочки порхали далеко: сейчас Левенвольде ускакал в Европу за женихом для нее, и быть ей – быть! – матерью императора всея Руси. Большия и Малыя, и Белыя, и Червонныя, и протчия.