– Мадам, вы рассказываете мне о принце Антоне?
Адеркас игриво взмахнула веером.
– Ну зачем мне говорить вам о принце Антоне? – обиделась наставница юности. – Принц Антон Брауншвейгский станет лишь вашим мужем. А это всегда скучно и неинтересно… Я говорю, ваше высочество, о самом сладком мужчине – о любовнике говорю я вам, и вы меня внимательно слушайте! Поверьте: мне есть что рассказать о мужчинах. Я их знаю… Ого, еще как знаю! И как вести себя с любовником, я сейчас расскажу вам во всех подробностях…
Феофан Прокопович со своими молитвами был посрамлен. Кого хочешь переспорил бы он, но с мадам Адеркас ему не тягаться!
Ах, что за дни были над Флоренцией! Сочные, золотистые…
Карета плавно вкатилась на мост Понте-Веккио, и сразу потухло солнце: из-под арки прохладной щелью врубилась улица Уффици в древние камни. А в конце ее, на ярко-синем мареве итальянского неба, вздыбилась башня Палаццо-Веккио. И так тонко, и так протяжно пел камень… Хорошо! Сытые кони развернули карету. Вот и Лоджия… Дверцы распахнулись – длинная нога в дешевом чулке нащупала под собой горячий камень двора. Потом – трость, и локти острые (в штопках). И вот он сам: князь Михайла Голицын.
– Почтенный форестир, – склонился мессер Гижиолли. – Великий дож Флоренции, Джиованни Медичи, готовы дать вам аудиенцию прощальную… Вас ждут, князь Микаэль!
Гость был крепок и грубоват. Из коротких рукавов торчали широкопалые руки. На голове – берет священника. Мимо «Персея» Челлини, мимо «Сабинянок», мимо цветников и пушистых львят, забегавших перед человеком, играя, он шел через двор Лоджии, стуча башмаками по раскаленным плитам. И мессер Гижиолли видел, следуя за ним, стоптанные каблуки гостя из Московии.
Пять дверей сразу – в которую идти?
– В эту? – вскинулась трость Голицына.
Но мессер распахнул совсем другую, узкую, и московит, крепко выдохнув запах чесноку, протиснулся в нее широкой грудью. Брызнуло солнцем откуда-то сверху, через узорчатые стекла, и блекло засветились россыпи старинных майолик.
Д о ж… и князь Голицын поклонился низко и учтиво:
– Великий дюк, по случаю отъезда на родину, счастлив буду откланяться вашей светлости…
Джиованни Гасто (последний из рода Медичи) даже не поднял глаз. Рано состарившийся дегенерат, он умирал, хилый и мерзкий. Говорил за него мессер Гижиолли, нарочито громко:
– Вы не первый из русских, кто бывал во Флоренции, и дож рад выразить вам внимание. Флоренция не забывает, что здесь расцветилась кисть русского художника Ивана Никитина, который стал знаменит в отечестве своем. И, счастие имея писать царя Петра живым, он, по слухам, до нас дошедшим, изобразил его на ложе смерти… Но вы, принц Микаэль, кажется, покинули Сорбонну?