– Здрасьте, мои чарочки-сударушки. Каково поживали? Меня ли часто вспоминали? – И запил…
А с ним народец – дошлый, ссыльный. Всякие там крючкодеи да лихие подьячие. За воровство и взятки битые, теперь они поют и пляшут. А лики-то каковы! Клейма на лбах, уши да носы отрезаны, дышат убийцы со свистом ноздрями рваными… Гуляй, душа, в славном граде Нерчинске! Страна Даурия – страна гиблая: горы да рудни, остроги да плети, течет из печей серебро горючее. Из того серебра денег много начеканят. Да нам с тобой – шиш достанется!
– Петенька, – сказал Егорка Ковригину, – Феденька, – сказал Егорка Сургутскому, – люблю я вас, детей сукиных! Нет у меня более ни шапки, ни кафтана. Но для вас, друзья, не жаль мне исподнее с себя пропить. И поедем мы к Ваньке Патрину – он звал…
В деревне Выше-Агинской жил богатый мужик Ванька Патрин, к заводам приписанный. Чтобы задобрить нерчинского комиссара Бурцева, зверя лютого, он его в гости к себе заманил, пирогов да вина наставил. Скоро и Егорка притащился с сопитухами. Пили поначалу умеренно, более о королях рассказывая, что знали. Какие, мол, они умные да глупые, какие истории про дебошанства ихние в книгах писаны изрядно и занимательно.
– Оно, конешно… – соглашался Бурцев. – Для королей и жисть в рубль. А вот нам – эх! – в самую гривну выглядывает.
Тут Ванька Патрин призадумался и в руку Бурцева положил два рубля, заранее припасенных для случая. Крякнул Тимофей Матвеевич Бурцев, комиссар заводов нерчинских, и добавил без сомнения:
– Кому как повезет… Иной час и королем быть не надобно. Спасибо тебе, Патрин! Истинно говорю: друг ты мне большой…
И один рубль нечаянно выронил. Тут все под стол кинулись и, конечное дело, разве рубль сыщешь? Бурцев побагровел и сказал:
– Вы, голь каторжная, взяли! Кому же еще?
– Я каторжный? – вскинулся Егорка. – Эвон Петька Ковригин да Федька Сургутский, они – да, каторжны! А я за политики сослан, меня в указе царском рядом с фельдмаршалом пропечатали, и времена еще переметнуться могут. Мне ль рубли воровать?
Тут Ванька Патрин по-хозяйски сказал ему – наикрепчайше:
– Ты не ври, Егорка, а верни рупь! Слово сказано.
Ковригин и Сургутский, сопитухи, переглянулись:
– И нас, Егорка, почто обидел? С чего гордишься стихами да музыкой? Ты нашего брата не лучше. Хоша мы и под гневом ея величества (дай ей бог многие лета царствования!), одначе мы едино за взяткобрание крест несем свой.
Егорка пирогом с рыбой пустил в них.
– Воры вы! – сказал. – Народец простой грабили…
– А ты што? – спросили его. – Про нас таких манифестов не было. А тебя с манифестом прислали. Как злодея явного престолу ея величества, храни ея бог, государыню нашу матушку, пресветлую царицу Анну Иоанновну… Ой, как мы любим ее, царицу-то!