«Слово похвальное о флоте российском» написал. Зверинолютейший «Духовный регламент» изобрел, в коем способы указал – каково противников церкви живьем сжигать, а жилища их разорять. Инквизицию Феофан создал при Синоде такую, что округ него на версту жареной человечиной пахло. Кто противился – того на дыбу! Хорошо людей жрать и монахами закусывать…
– Просвещенному деспотизму быть! – сказал Феофан.
Теперь все надежды на Курляндскую герцогиню. И сейчас было страшно ему, что Анна Иоанновна не будет самодержавной… Чьим рабом станет тогда мудрый Феофан? Чьим именем раздувать костры церковной инквизиции? Верховные министры такой воли ему не дадут. А врагов у Феофана немало – только святым огнем их убрать можно…
– Лошадей! – гаркнул Феофан.
Ветер закинул бороду на затылок, мчался Феофан, а народ сбегал на обочины, открещиваясь. Показались вдали витые луковицы теремов Измайловских. «Помогай мне бог», – грезил Феофан и вдруг вспомнил:
В невежестве гораздо более хлеба жали,
Переняв чужой язык, свой хлеб растеряли…
Кантемир – пиит изрядный. Его надо к сердцу прижать.
Вылез Феофан перед крыльцами на снег. Подползла к нему дура герцогини Мекленбургской – затрещал горох в пузыре бычьем:
– Дин-дон, дин-дон… царь Иван Василич!
– Благословляю тя, дура, – сказал Феофан и, покрестив юродивую, ногою ее прочь отодвинул. Поволочились за ним, по ступеням обшарпанным, собольи шубы – царями на благость его даренные. Сверкала панагия на груди впалой, бухался народ на колени.
– Дин-дон, дин-дон… царь Иван Василич! – И трещал горох в пузыре, ползла за ним дура. – Дин-дон, дин-дон…
Феофан замер: «Монастыри… колокол… святость!»
– …царь Иван Василич! – допела дура.
«А это опричнина, Иван Грозный, костры да черепа…»
И железный посох в руке Феофана вдруг повис над дурою.
– Убью! – завопил. – Кто тебя научил извету такому?
Но раздался хохот – это смеялась Екатерина Иоанновна:
– Да сие не про вас – сие про сестрицу мою, Анну Иоанновну! Ее сызмала так дразнили: «Дин-дон, дин-дон, царь Иван Василич». Потому как сестрица моя – то молится, то гневается грозно!
Феофан остыл. Выпив романеи (он любил выпить), сказал:
– На тебя, царевна-матушка, тоже спрос был. Да невелик спрос. Сама ты хороша, да муженек подгадил. Из-за него не быть тебе в царицах наших. Побоялись министры, что герцог твой прикатит!
– И пусть, – отвечала Дикая. – Коли уж быть царицей, так самодержавной. А ныне обстругали власть монаршую. Чем умнее люди – тем хуже: ранее живали цари и никаких кондиций не ведали! Однако за сестрицу я рада… Теперь, чай, ассамблеи будут, а я повеселюсь. Мне при сестрице моей не занимать, чай!