– Впредь, – наказывал он, – императрицу Анну Иоанновну именовать, как именовали Екатерину Первую… А как – вспомните!
Намек этот опасный: ведь Екатерину Первую вообще старались никак не титуловать… Между тем, уснащенный мастиками, прежний царь еще лежал в гробу, а для его погребения составили Печальную комиссию, в которую вошел и Татищев. Он жаловался:
– Арки-то? Арки на какие деньги строить? Куды поезду ехать с телом отрока багрянородного?
Но Голицын, экономист опытный, государственную копейку берег: стоял на страже казны, словно Полкан дворовый.
– А… свадебные на что? – отвечал он Татищеву. – Один раз на свадебные арки истратились, и – хватит!
– Не грешно ли, князь, кощунство над царем строить? Он желал на праздник ехать под теми арками, а ты в могилу его везешь.
– Плохо ты меня знаешь, Никитич! – усмехнулся Голицын. – Я под теми арками не только царя почившего провезу до могилы, но у меня и Анна Иоанновна под ними же на Москву въедет…
Вслед за Татищевым пришел в Совет Вельяминов, вице-губернатор московский, с делами о встрече новой императрицы:
– Трухмальные воротца для восшествия осударыни…
– Цыц! – рявкнул Голицын. – Уже есть воротца. Второй дурак приходит сегодня о воротах толковать… Говори лишь дело!
– А каково персону ея величества Анны Иоанновны художникам малевать? С какой кавалерией?
– Раньше-то Анну как малевали? – задумался Голицын.
– Да с красной лентой… сиречь ордена Екатерины! А теперь по чину императорскому надо бы с голубой малевать?
Голубая лента – кавалерия ордена Андрея Первозванного, самого высокого ордена империи. Голицын бровями задвигал, сердясь. Орденский знак на портрете – дело значимое: тут промашки никак нельзя сделать… Мало ли чего императрица захочет?
– Покеда ея величество, – отвечал, – ничего путного еще не свершила для блага российского, повелеваю тебе, вице-губернатор, писать парсуны с ее изображением согласно с последними портретами Анны Иоанновны… Сиречь – с красной кавалерией! Поярче!
Не уступил – и потер руки, довольный.
Дмитрий Михайлович сам же предложил Анну Иоанновну в императрицы, но, когда ее в императрицы избрали, князь делал все, чтобы унизить и стеснить ее – даже в мелочах…
В день 4 февраля верховники тянули непослушных для подписания протокола. Духовенство упрямилось – и Голицын, весь в гневе, велел синодальных доставить в Совет силой. Под конвоем лейб-регимента привели к нему высоких иерархов церкви.
– Ваши преосвященства, – поднялся навстречу Голицын, – почто от дел отлыниваете? Почто штыком принуждать приходится?
Феофан блудливо глазами по сторонам зыркал: